«Всероссийским молитвенником» назывался святой праведный Иоанн Кронштадский. Сохранилось предание о том, как он, молодой священник, только что получивший приход, возвращался с требы. Ему встретилась заплаканная женщина, которая говорила, что у нее горе и просила его молиться. О. Иоанн стал оправдываться, что, дескать, он и молиться–то не умеет. И тогда женщина с возмущением сказала: «Как же так, ведь Вы же священник!» Он устыдился своей нерешительности, пришел домой и начал молиться. Только так он стал тем, чем стал. [154] В Москве тоже были свои молитвенники — например, о. Алексей Мечев. Когда к оптинским старцам москвичи приезжали за советом, те говорили: «Что вы едете к нам, когда у вас есть Алексей!» Вспоминаю одного батюшку, — о. Иоанна, который служил в Филипповском переулке на Иерусалимском подворье в пору моей юности: до войны и после войны. Он казался немного блаженным, проходя по церкви, одних благословлял <357> не глядя, других как будто выбирал. У него было какое–то особое, непосредственное отношение к Богу. Бывало, идет литургия, народу — человек 10–15, церковь маленькая (я там очень любил стоять в углу). Он молится, возглашает ектенью: «Еще молимся о милости жизни нашея, мире, здравии, спасении… Господи! У Дарьи–то опять дочь заболела!…» Более того — «Иже херувимы тайно образующе… Господи, да помяни Ты их!»
Подвиг молитвенного делания на самом деле является не менее общественным, чем работа по организации приютов или уход за больными. Помню, я был уже епископом, занимался издательским делом — но еще в Новодевичьем монастыре. Встречает меня как–то раз один мой бывший ученик, кандидат богословия, берет благословение, а потом говорит: «Владыка, что же вы с нами сделали!» Господи! Что я мог такое сделать? — недоумеваю я. «Вы в календаре напечатали молитву Амвросия Медиоланского. Так меня алтарница теперь каждое утро спрашивает: «А вы молитву Амвросия Медиоланского читали?» — Он о ней раньше и не слышал! А между тем вся она проникнута пастырским духом: «Приношу бо Господи, аще изволиши милостиво презрети, скорби людей, плененных воздыхания, страдания убогих, нужды путешествующих, немощных скорби, старых немощи, рыдания младенец, обеты дев, молитвы вдов и сирот умиления. Ты бо милуеши нас всех и ничтоже от Тебе созданных презираеши. Помяни, кий есть состав наш, яко Ты Отец наш еси, не прогневайся зело и утробы щедрот Твоих не затвори от нас, Господи!… Молим Тя, Отче Святый, о душах верных преставльшихся, яко да будет им во избавление, спасение, отраду, и вечное веселие, сие великое благочестия таинство. Господи Боже мой, буди им днесь всецелое и совершенное утешение, от Тебе хлеба истиннаго, живаго, с небесе сшедшаго, и дающаго живот мирови, от плоти Твоея святыя, Агнца нескверна, вземлющаго грехи мира. Напой их потоком благости Твоея, от прободеннаго Твоего ребра на Кресте истекшим, да тем возвеселени, радуются во хвале и славе Твоей святей…» Когда священник <358> внимательно читает эти молитвы, он настраивается на особое мироощущение: в сознании стирается грань между прошлым, настоящим и будущим, осознается то существенное единство мироздания, в котором каждое счастье есть общее счастье, каждая беда есть общая беда. Апостол Павел прекрасно сформулировал это в послании к коринфским христианам: мы — Тело Христово, когда страдает один член, страдают и другие члены, и даже малое становится целым в общем единстве. В нашей славянской традиции — семейной и церковной — очень высока память рода. Славянской душе свойственно просить у Господа вечной жизни не только для тех, на кого простирается наша память — до прабабушек, прадедушек, но и для всех: родных и неродных, славян и не славян, православных и не православных. Ведь все предстоят пред Господом. И широта славянской доброжелательности простирается на всех.
После революции это направление, своего рода школа, получило свое оправдание. Наших московских священников — известных и малоизвестных — отличала удивительная способность этой пастырской молитвы. Именно она давала ту силу, которая сохранила Церковь тогда, когда она находилась под угрозой полного уничтожения. Социальное служение очень зыбко. Изменилась политическая или даже материальная ситуация — и ничего уже не сделаешь. А навык молитвы — это то, что неизменно и что переходит в жизнь вечную.