Был спор, следует ли петь тихо или громко. Николай Васильевич Матвеев, регент церкви Всех скорбящих радости, говорил, что надо петь громко, как душа поет, «белым звуком», без обертонов. Но такое пение может быть доведено до абсурда. Пример тому — хор Пятницкого. [158]
Интерес к древнерусской музыке пробудился еще в конце XIX века. Первым был протоиерей Металлов, написавший работу по исследованию знаков нотации. Ведь пятилинейный нотный стан — это явление очень молодое, до этого по <377> тексту писали отдельные значки, которые имели очень интересные эмоциональные названия и показывали, как пропеть слог — торжественно или скромно, медленно или быстро, с акцентом или скользящим глиссандо. Наименование знаков говорит не столько о высоте звука, сколько о его характере: голубчик борзый, голубчик с заковыкой, стрела громозрачная, стрела громосветлая. Древняя нотация указывала направление голосоведения, а формой его был речитатив с протяжным произнесением гласных звуков. В нем передавалось внутреннее состояние переживаний человека: от высокого вдохновения и духовного веселья, до скорбных мотивов покаяния, но никогда не отчаяния. Плач о грехах выступает как одна из высоких степеней внутреннего духовного совершенства: это всегда печаль светлая, печаль, исполненная надежды. Древние напевы, как и текст, подготавливают человека к выходу в иную область бытия. Культура пения в России была высокой, потому что хоры, прежде всего, передавали текст — современные хоры его очень «мнут».
Церковная музыка пришла к нам из древней Финикии. Особый гармонический строй — диатонический лад был украшен в Византии мелодикой европейской и пришел к нам. Отличительная особенность древнерусского пения — спокойствие, самоуглубленность и преобладание акцентов на тексте. С конца XVII в. и особенно в XVIII в. к нам вторглось западное, возрожденческое, ренессансное пение. Наши замечательные композиторы и музыканты — такие как Бортнянский, Кастальский, Рахманинов усвоили его и сумели придать ему национальные черты. Сейчас в наших храмах преобладает полифония. Мы уже отвыкли от древнерусских напевов, хотя сейчас интерес к ним растет, и это радует: они создают внутреннюю гармонию души, — там, где музыка построена на авторских эмоциональных всплесках, на молитвенный лад настроиться очень трудно. Мы все находимся под постоянным воздействием внешней среды и нашего внутреннего дисгармонического состояния, которое рождается из несоответствия возможности и желания. Значение церковной музыки <378> определяется тем, насколько она соответствует чувству сосредоточенности, ответственности, внутреннего собирания человека.
5. О чудесах
Чудесам Владыка давал замечательное «компьютерное» объяснение: «Мир — система. Чудо — устранение ошибки в системе». И приводил примеры из своего личного — и чужого опыта…
Когда меня спрашивают о том, бывают ли чудеса, я говорю, что вся наша жизнь — чудо, и главное чудо — то, что мы этого не понимаем. Увидеть в своей жизни знаки Божьего благоволения может каждый — конечно, в том числе и я.
Было время, когда я совмещал две должности: проректора Академии и семинарии и главного редактора Издательского отдела. Мой рабочий день начинался в семь часов утра в Лавре. Я делал все, что полагалось по моей проректорской должности и ехал в Москву. В пять заканчивал работу там и снова ехал в Лавру — так что ритм жизни был очень напряженный. Однажды по дороге в Лавру мы чуть было не погибли и только явное чудо спасло нам жизнь. Это было около поселка Лоза под Загорском. Когда мы обходили грузовик, на встречной полосе оказался скоростной автобус из Ярославля. Картина была страшная: метель, гололед, в нескольких метрах впереди уже ничего не видно, и в сплошном потоке снега на нас летит это чудовище. Шофер Валерий только свистнул сквозь зубы и круто взял направо. Мы на полном ходу полетели было в кювет — и вдруг почувствовали, что под колесами что–то застучало. Оказалось, въехали по мостику в калитку дома. Потом, весной, когда сошел снег, я увидел, что вдоль дороги тянулся двухметровый кювет, который пересекала узкая дорожка, шириной метра в два с половиной. И надо же было, чтобы мы попали именно на нее, сворачивая на полной скорости под углом 90 градусов!
Могу вспомнить другой случай. Зима 1942 г. Эвакуированная семья живет в маленьком продуваемом домике, последнее полено спалили, и чем топить завтра — неизвестно, <379> в домишке холод, — это было буквально через дорогу, не больше 50 метров от того дома, где жил в эвакуации я. И вот, мать, закутав детей во все тряпочки, какие у них были, не спит, молится святителю Николаю Чудотворцу и думает: «Что делать? Что делать? Как завтра ребят поднять? как их проводить в школу и чем накормить?» И вдруг — резкий удар в стену дома. Ну, кто это мог быть? Видимо, разбойник. Она перекрестилась, легла спать, в конце концов, уснула, а утром — не может открыть дверь. С большим напряжением все–таки отодвинула ее и видит: лежит здоровенное бревно, которого ей до лета хватит. Мы, мальчишки–тимуровцы, тогда брали под защиту эвакуированных, помогали, если нужна была физическая помощь — в частности, пилили это самое бревно. Откуда было ему взяться? Дорога проходит метрах в десяти от дома, никаких санных следов на снегу нет — тоже эпизод без комментариев.