Фаззи8, мужчина с гладкой кожей (ах, ирония, свойственная ковбоям), невозмутимо кивает.
— Да, мэм.
— Хорошо. Давайте приступим к работе.
И с этими словами она открывает дверь загона для телят, достает коробку с иглами, и я снимаю колпачок с первого флакона вакцины.
ГЛАВА 8
К'ВЕСТ
Мы совершенно опустошены, когда возвращаемся в дом. Едва переступив порог, Стелла объявляет:
— Если ты все еще можешь возбудиться, то придется использовать руку и воображение. Я слишком устала и не могу обещать, что буду бодрствовать достаточно, чтобы…
Я качаю головой.
— Любопытно, но выполнение кастрации убило все мое желание. Я даже не стал твердым, когда ты наклонилась, чтобы проверить копыта.
Развлекательный центр Стеллы тепло светится.
Мы плетемся на кухню.
— Голодна? — спрашиваю я ее.
— Нет, — устало отказывается она. — Я даже не знаю, хочу ли принять душ…
Мы смотрим друг на друга и морщимся.
— По-быстрому, — вздыхает она и плетется в ванную.
Мы оба раздеваемся и принимаем ванну одновременно. В этом нет ни капли сексуального, хотя мои глаза следят за ней с большей жадностью, чем я ожидал от самого себя.
Вытираясь, она натягивает через голову хлопчатобумажную ночную рубашку. Я остаюсь голым. Мы со стоном падаем в постель.
— У меня все болит, — стонет она.
— У меня болят мышцы, о которых я и не подозревал, — признаюсь я.
Она закрывает лицо рукой.
— Утром нам будет очень больно.
— Вполне вероятно.
— Ты можешь дотянуться до лампы?
Кряхтя от усилия, я сажусь и протягиваю руку, пока не щелкаю выключателем, погружая нас в темноту.
К удивлению, мои усталые глаза замечают колебания в потоках разума Стеллы. Колебания и тоска. Затем решимость.
А затем она со стоном боли перекатывается на бок и скользит в мои объятия.
Сонно я обнимаю ее, вздыхая.
— Это мило, — говорю я ей.
— Да, — тихо соглашается Стелла. — Так и есть.
Я жду, когда она уснет, и поддаюсь желанию тихо зарычать, поднимаясь с кровати, потому что все мое тело протестует. Клятва избавиться от мужчин как можно гуманнее подвергнется суровому испытанию, потому что я не только борюсь с болью, но и вынужден оставить теплое и мягкое тело Стеллы, когда она спит, не подозревая о моих планах по обеспечению ее безопасности.
К счастью, она не шевелится, даже когда я принимаю душ во второй раз, избавляясь от следов охоты. И когда я снова присоединяюсь к ней в постели, она сонно прижимается своей грудью к моей, давая любопытный опыт ощущения стука человеческого сердца совершенно иным способом, чем когда я сжимал сердца в грудных полостях ее врагов.
Нежный ритм ее сердцебиения убаюкивает меня, погружая в мягкое, как перышко, царство сна.
***
Я не знаю, который час, но все еще темно, когда просыпаюсь оттого, что сладко пахнущая женщина утыкается лицом мне в шею, ее рука переплетается с моей, а нога перекинута через меня — и ее слезы орошают мою шею.
— Стелла? — обеспокоенно бормочу я. Сонно пытаюсь просканировать ее мозг, но мои чувства еще выключены. — Тебе больно?
Из ее горла вырывается прерывистый звук.
— Ты убил его?
Всех троих — ради тебя. Потому что они напугали тебя.
— Я…
Я моргаю в темноте, разум постепенно просыпается, когда я стряхиваю с себя сон. Глаза начинают работать, и я соображаю достаточно, чтобы понять, что она спрашивает не о бывших работниках. Я снова моргаю и вижу структуру ее сознания, сигналы, передаваемые во всех направлениях, боль окрашивает несколько областей в тот же оттенок красного, что и популярный земной напиток, известный как сангрия.
Я глажу ее в ответ.
— Я этого не делал, Стелла. Я серьезно: Бэрон был моим другом. Я бы никогда так не поступил, — вырвал бы у них сердца из груди и похоронил вместе с пожитками под завалом на дне каньона, — по отношению к нему, — и я знаю, что Бэрон поступил бы так же, если бы был жив и знал, что было на уме у этих людей. Я нахожу подбородок Стеллы, нежно берусь за него в темноте, точность — подвиг, который не создает проблем с таким зрением, как у меня. — И я бы никогда не забрал его у тебя, — я осмеливаюсь поцеловать ее в лоб и облегченно выдыхаю, когда она не отстраняется. — Я знаю, что вы значили друг для друга. Стелла, мне жаль, что его больше нет, — из-за нее. И что касается меня: я никогда ни с кем не испытывал братских уз — до тех пор, пока Бэрон не подружился со мной.