— Это твой первый переезд, да?
— Можно… — усмехнулся Эрик грустно, — и так сказать.
— Для меня… это было больно. Очень.
Свечка легко мерцала на их лицах отблесками в темноте и тишине вечера. И лишь отголосками семья со второго этажа шумно делила что-то за ужином.
— Тогда почему ты уехала?
Даша поджала губы. Тогда она не видела иного пути. Да и сейчас не поступила бы иначе. Пожала плечами делано безразлично:
— Чтобы начать собственную жизнь, конечно.
— И ты не жалеешь?
Коварный вопрос. После случилась война, и дома не стало. Мама с папой тулятся в чужом краю, тщетно пытаясь построить жизнь из пепла. И она ничего не может для них теперь сделать — сама такая.
— Ну, Эрик… вопрос не в том. Так было правильно — я знаю. И это важнее.
— Значит, жалеешь.
Эрик поводил пальцем по узорам диванной подушки. Как маленький, честное слово!
— Слушай, Солнцев… Ты мне в душу не лезь, ладно? Да, я жалею, много о чем, но не изменила бы решения, даже если бы предоставилась возможность. Потому что так было правильно. А то, что жизнь… кривая, надо принимать как факт. Так ведут себя взрослые люди. Всё.
Даша отвернулась. Надо вот так сердце вывернуть, а. Одним стихом. Довольно незамысловатым, между прочим.
— Я и не лез. Ты сама рассказала.
Эрик перевернулся на спину и заложил руки за голову. Вот же гусь — как всегда, сухим из воды вышел. А ведь плакал почему-то…
— Тяжёлый день был у пожарного? — ради приличия поинтересовалась Даша.
Солнцев пожал плечами.
— Все нормально, я ещё пока не пожарный — бумажная волокита… Просто я не из этого мира, Дашка. И тоскую по своему.
Даша встрепенулась. В том и заключалась ее идея русалочки.
— Ты чувствуешь то же самое?!. И я… Но, знаешь, потом я нашла ответ: считать себя иным удобно. Ты можешь сбросить свои проблемы и депрессию просто на факт, что ты иной. И бороться не надо, — Решка пожала плечами азартно. — А соль не в том — надо просто идти и жить. С другими Homo Sapiens у меня гораздо больше общего, чем руки и уши врастопырку… Хотя они у меня и не врастопырку, но ты понял, да?
Эрик вдруг коротко расхохотался. Резко сел и взъерошил ей волосы, уже серьезный.
— Знаю, русалочка.
Даша насупилась и поднялась.
— Не знаю, что тебя так рассмешило, Регенерация. Фотки на паспорт на столе.
— Спасибо, — уже в спину промолвил ей Эрик.
— Ильич решил, что ты мой кавалер, потому сделал тебе бесплатно, не благодари, — проворчала Даша.
— Я не об этом. Хотя — тоже спасибо. Я благодарил за сейчас.
Даша обернулась. В убогом свете свечи он сидел такой таинственный и несчастный, такой… вот именно, из другого мира. Сердце Решки Стрельцовой характерно сжалось.
— Ты… сильно не скучай за прошлым. Жизнь… она такая… вперед идет, и нам стоит шагать… Даже когда хочется лечь и умереть… Вот станешь классным пожарным, будет, чем гордиться, когда домой поедешь! — выпалила она и убежала к себе.
Решка до ночи шепотом мучала гитару, а Эрик сидел под дверью ее комнаты, привалившись к притолоке, и ловил в каждом звуке искорки умиротворения, оседающие во взволнованном сердце.
Рабочая неделя подхватила своим водоворотом: никто не помнит, когда в город прокралось утро и когда упала ночь, когда снег стаял, и когда — выпал, а когда схватился на реке лёд, политы ли базилик и мята, последний завтрак был сегодня или вчера, куда подевались последние свежие носки и где же он, конспект по истории литературы последней трети 20-х годов прошлого века.
На лекции, посвящённой легендарной букве Ё, Нюрку Берестову застукали за передачей записки — “Квартирник в субботу?”. Борис Сигизмундович вознегодовал от души и на нее, и на Решку — ежу было понятно, что записка адресовалась Стрельцовой.
— И ты, Дарьюшка, — покачал головой Борис Сигизмундович в превеликой досаде.
Зато вся группа узнала про квартирник на Черешневой и намылилась мозолить глаза и топтать паркеты в их трёшке — принц стал для них легендой с лёгкой руки Берестовой.
Михал Ильич барахлил всю неделю, и Решка возвращалась домой уставшая и злая, запиралась в комнате и улетала в книги самиздата. Там не нужно было анализировать фонетику каждого буквосочетания, добираться до скрытого смысла (который и сам автор не всегда вкладывал — она по себе знала, балуясь изредка магреализмом и мечтая издать книгу), переводить на латынь или делать фразеологический разбор. А просто наслаждаться другим миром, а еще красотой слов самих по себе — без истории и географии.