— Как же я тебя люблю, Габриэль! Как же я люблю тебя!
— Это всё мило, конечно, — вмешиваюсь я в их интимную ваниль. — Но, отец, ты так и не договорил.
— А что там говорить? — нехотя оторвав полный обожания взгляд с любимой женщины, продолжает он. — Влюбился в нее, в это прелестное создание и голову, и сон, и сердце потерял. Любовь, дочь, она такая, даже неподконтрольные структуры берет под свой, только ей ведомый контроль. Никто уже не привлекал мое внимание, была нужна только она. Только Анабель.
— Тем не менее, сошлись вы далеко не сразу, — хмыкаю я, припоминая рассказы матери.
— Потому что я ему не верила, — поясняет мама. — Мне казалось, я для него очередное увлечение, своего рода игра в "возьми неприступную крепость". И потому я не принимала его всерьез, в упор старалась не замечать.
— О да, — подхватывает отец, — ты была неприступна и... страшна в гневе, едва я начинал наворачивать возле тебя круги.
— Эй, я же не знала, что у тебя на уме!
— Сейчас знаешь? — вкрадчивый голос.
— Знаю!
— То есть тогда ты была неправа и совсем ко мне не справедлива, не так ли?
— Габриэль! Я после того... случая много раз просила у тебя прощения, и вот теперь ты снова мне это припоминаешь? Знаешь, я... я... ужинайте без меня, я плавать! — и она резко подрывается с места и выходит в заднюю дверь, ведущую в сад с бассейном.
— Про тот случай я даже не упоминал. Анабель!
— Отец, не надо, пусть поплавает. Любая незначительная ссора, пусть даже на пустом месте, для русалки это стресс. Вода успокаивает, по себе знаю. А еще запах красок и чистый белый холст. Ну и пистолет в руке тоже имеет кое-какие утешающие свойства, после пару выстрелов заметно легче становится.
— О, тебя понесло, — усмехается отец, возвращаясь к содержимому своей тарелки. Однако брови нахмурены, и он то и дело кидает озабоченные взгляды на заднюю дверь, пытаясь высмотреть в дверном стекле маму.
— Отец, ну правда, с ней все хорошо.
— Да знаю я, как устроены русалки. Просто... сердце не на месте. Чувствую я ее, дочь, понимаешь? Влюбишься без памяти, и тоже будешь страдать этим недугом, — и вздыхает. — Нет, я все-таки схожу, проверю.
Вилка и нож с противным звоном опускаются на тарелку, и через две секунды в столовой остаюсь я одна. В пору тоже от стресса пойти в море утопиться. Ах да, не получится, я ж русалка.
А значит, тихо-мирно сидим, отбросив свои несбыточные "хотелки" куда подальше, и попиваем жадно кофеек. А что еще остается?
В какой-то момент что-то теплое и мягкое касается моей щиколотки, ластится, мурлычет как трактор.
— Жизель, — вздыхаю я, беря на руки пушистый белоснежный комок шерсти, — тебя что, забыли покормить? Налью-ка тебе молока, я всё равно его терпеть не могу.
Звонок в дверь. Когда я выбираюсь из-за стола и выхожу из столовой, становлюсь перед входной дверью и заглядываю в узкое, вертикальное в пол, боковое окно. Странно, никого.
Отворяю и, растерянно уставившись на корзинку со сладостями, что одиноко стоит под дверью, замираю. Выглядываю и торопливо осматриваю улицу в поисках того, кто мог бы здесь оставить этот чудесный подарок. Никого подозрительного.
Разочарованно вздохнув, цепляю пальцами плетистую деревянную ручку и заношу ароматные сладости в дом.
Вернувшись к столу и легким пасом руки отправив по воздуху лишние блюда на кухню, освобождаю участок поверхности стола и наконец ставлю свою ношу. Стягиваю бант и шуршащую прозрачную упаковку.
Маффины с черникой и коробка дорогих шоколадных конфет. А еще открытка, на обратной стороне которой черные буквы сложены в знакомый почерк. Логан.
В груди что-то медленно раскалывается и расходится по швам. В горле застревает сухой ком, и я тяжело сглатываю.
"С днем рождения, любимая. Я прекрасно знаю, что другого подарка ты бы от меня точно не приняла, поэтому решил преподнести тебе твои любимые маффины. С черникой, как ты любишь. И те самые конфеты, что мы ели вдвоем на крыше моего дома, помнишь? Мы тогда слопали три коробки, и потом твои губы были со вкусом шоколада. Это был самый сладкий поцелуй в моей жизни. Знаешь, та ночь навсегда осталась в моей памяти. Скажи, а ты... ты помнишь? Прошу, помни, пожалуйста. Я не вынесу, если ты забудешь НАШЕ ВРЕМЯ. Прости меня, я виноват. Но я люблю тебя. Встретимся завтра вечером в семь в кафе "Duc de Lorraine"? Я буду ждать тебя там столько, сколько потребуется. Пожалуйста, приходи. Люблю. Логан."
Больше не в силах сдерживаться, тяжело падаю на стул и начинаю безнадежно рыдать, прижимая дрожащими пальцами открытку к лицу. Скрючившись от боли и припав к коленям. Пополам согнувшись от разрыва сердца. От колючего холода в груди. От пожара, что беспощадно плавит мои внутренности своими болезненно-жгучими языками пламени.
— Что случилось, милая? — с волнением спрашивает мама, подбежав ко мне.
— Я не могу больше! — Я поднимаю на нее свое зареванное лицо. — Я так устала чувствовать это разочарование и пустоту в груди. Больше не могу. Не могу, — шепчу я, судорожно цепляясь о мамину блузку. — Мама, мне очень больно.
— Что? Что случилось? Габриэль, нашей дочери плохо! Живо неси успокоительного и готовь ванну!