— Мама спит? — спросил ее Кхак.
— Кажется, только что заснула. Твое лекарство готово, я поставила его на стол.
Куен лишь мельком взглянула на брата и тут же снова склонилась над своими плетенками, держа в руке керосиновую лампу. Большая корзина с листьями у ее ног была наполовину пуста. Белые червячки шелкопряда проворно ползали по свежим листьям, жадно работая челюстями. В тех же плетенках, до которых еще не дошел черед, они застыли в сладком сне. Но едва Куен начинала бросать туда листья, как мгновенно весь этот маленький мирок оживал и из плоских плетенок слышался шелест, напоминающий шум моросящего дождя. Куен с удовольствием наблюдала за своими прожорливыми питомцами. У нее появилось даже какое-то теплое чувство к этим созданиям. Наевшись до отвала, они толстели, точно кто-то надувал их, и утром их трудно было узнать. Но вот беда: на тутовом дереве, что росло во дворе, уже почти не осталось листьев, и сегодня ее любимцам не придется поесть досыта.
Руки девушки разбрасывали по плетенкам тутовый лист, а сама она ловила каждый звук в доме, стараясь определить, что делает брат. Ее удивило и встревожило неожиданное посещение Хоя, который давно уже не появлялся в их доме. Ей очень хотелось расспросить брата, не случилось ли чего. Но Кхак, выпив лекарство, ушел к себе за перегородку, и оттуда теперь не было слышно ни звука. Куен решила, что брат устал и улегся спать. Стараясь не шуметь, она вышла из комнаты и отправилась на кухню.
А Кхак лежал, устало смежив веки. Ветерок из окна мягко обвевал его лицо, и он не заметил, как заснул...
...Проснулся он внезапно, с таким ощущением, будто спал очень долго. В большой комнате было темно, но на кухне все еще горел огонь. Как всегда, управившись с домашними делами, Куен, прежде чем пойти спать, готовила на утро еду свиньям.
Короткий, но глубокий сон освежил Кхака. И хотя дремота еще не прошла, он решительно поднялся, стараясь прогнать остатки сна. За окном на фоне светлеющего неба четко вырисовывались ветви няна[8], растущего рядом с домом. В ночной тиши время от времени слышался лишь далекий лай собак да ветер шелестел в кронах мелий и карамбол, что росли на берегу пруда.
И тут Кхак особенно остро почувствовал, какими прочными узами связана вся его жизнь с каждой веточкой этого дерева, с каждым из этих звуков, доносившихся сейчас до него.
Ему было не то четыре, не то пять лет, когда мать рассказала, что на их дереве повесилась его тетя, не выдержавшая ревности мужа. Иногда, проснувшись ночью, маленький Кхак лежал в темноте, тесно прижавшись к матери, и со страхом смотрел в окно, на черные ветви няна. Ему все казалось, что он видит тетю. На ней зеленый пояс, в руках розовый веер, которым она манит его куда-то в неведомую, сказочную даль. Когда Кхак только еще начинал учиться грамоте, отец посадил на берегу карамболу. Если в доме подыхала кошка, Кхак с сестрой закапывали ее под деревом, веря, что душа животного войдет в дерево и от этого плоды его станут слаще. Дерево быстро вытянулось, выросло быстрее, чем они, дети, и пышно разрослось, щедро даря людям свою прохладную тень. Они играли в тени карамболы — то изображали шумный базар, то готовили праздничный стол из листьев и плодов, сорванных в саду украдкой от родителей. И теперь это дерево стоит, укрывая в своей тени маленькую дочурку Кхака, которая, как когда-то он сам, целыми днями играет под деревом.
После того как Хой сообщил о массовых репрессиях в Ханое, Кхак все время думал о том, как ему поступить. И сейчас решение созрело: этой ночью он уйдет из села. Легальный период кончился, медлить больше нельзя, надо уходить в подполье. Непонятно только, почему они там, в Ханое, замешкались и допустили арест Нгана и Тоана? И не известно, сколько еще ребят попало в лапы полиции! Вести, привезенные Хоем, вызвали у Кхака смешанное чувство досады и тревоги. Вот уже больше года, как он по указанию партии жил здесь, лечился, находясь под надзором полиции. Теперь опять началась битва и он снова вынужден встретиться лицом к лицу с врагом. Никогда еще не чувствовал он себя таким здоровым, полным энергии. Ночью он доберется до пристани Гом, где в доме товарища Зана у них явка, а там свяжется с партийным руководством.
Однако теперь, когда настало время отправляться в путь, Кхак неожиданно ощутил какое-то странное волнение. Ему вдруг стало очень жаль мать и сестру, которых он вновь должен был оставить на произвол судьбы. Прошло более десяти долгих лет с тех пор, как был арестован отец. Мать работала не разгибая спины, сносила обиды и унижения, только чтобы вырастить сына. Когда он подрос, он стал за старшего в семье — занял место отца. Мать не только любила сына, но и относилась к нему с уважением. Она не делала ни одного шага, не посоветовавшись с сыном, и обычно поступала так, как он говорил. Однажды Кхак привел в дом незнакомых людей. Они долго о чем-тю беседовали вполголоса. Поняв, что сын пошел по стопам отца, мать лишь украдкой смахнула слезы, ни одного вопроса, ни одного упрека не сорвалось с ее уст. Она только стала поспешно подыскивать ему жену: ей казалось, что душа мужа не успокоится, пока сын не женится. Особенно она боялась, что у Кхака не будет детей. Тогда прекратится род старого Мая, и это тяжелой ответственностью ляжет на ее плечи, ибо она не выполнит предопределенного ей свыше долга жены и матери. Все ее добродетели не смогут возместить такой грех. И вот, едва Кхаку исполнилось двадцать лет, мать настояла на своем и заслала сватов. У Кхака не было никакого желания обзаводиться семьей. Он и в глаза не видел свою будущую жену, но из любви к матери не стал противиться, понимая ее тревогу. Он был уже тогда коммунистом, но перечить воле родителей не осмелился бы, ибо был воспитан в духе конфуцианства, каноны которого за многие поколения вошли в плоть и кровь членов его рода. Но не прошло и двух лет после свадьбы, как Кхак был арестован и приговорен к ссылке. Оставшись одна, жена его Там терпеливо сносила все тяготы жизни, растила дочь, вынося на своих плечах все заботы. Мать очень полюбила невестку, хотя в глубине души скорбела по поводу того, что та не подарила семье сына. Там, затаив тоску, не переставала ждать мужа, как тысячи и тысячи вьетнамских жен испокон веков ожидали возвращения своих мужей. Но ей так и не довелось увидеть Кхака. Она ушла из жизни, оставив после себя крохотную дочь, еще не видевшую отца.