Решив, что Мам любуется птицей, дядюшка Тео засмеялся:
— Чего засмотрелся, сынок? Никак, в птичники хочешь податься?
Мам растерянно молчал, но Кой, догадавшись, что происходит в душе друга, усмехнулся.
— Смотри не смотри, землю не вернешь.
Мам вдруг взорвался.
— Не суй нос не в свое дело!
Кой виновато улыбнулся. Что-то сегодня его приятель явно не в себе. Потом он спокойно уселся на меже, раздул тлеющий соломенный жгут и закурил бамбуковую трубку. Подошел дядюшка Тео, повязавший вместо пояса тростниковую бечевку поверх короткой коричневой рубашки. Он взял из рук Коя трубку и с наслаждением затянулся. А Мам схватил серп и пошел по полю, раздвигая руками густые рисовые колосья. Было еще рано. Над полем стлался туман, в воздухе чувствовалась приятная прохлада. Однако чистое, голубое небо предвещало жару.
Тео задрал голову и поглядел на небо.
— Снова будет пекло, — сказал он. Потом громко крикнул: — Ну, кончай перекур! Вперед, мое храброе воинство!
Около трех десятков мужчин и женщин разбрелись цепочкой по мокрому от росы полю и словно потонули в нем: рис был густой и высокий. А какое удалось зерно! Крупное, плотное и такое спелое, что зерна даже звенели, когда колосья ударялись друг о друга.
Капли росы бриллиантовым дождем сыпались с колосьев, когда серпы касались стеблей, и сверкали в лучах восходящего солнца. Шшик! Шшик! — пели острые серпы, подрезая податливые рисовые стебли.
Мам шел у самого края поля, шагах в десяти от Коя. Кой время от времени поглядывал в сторону приятеля, но видел лишь его спину в коричневой рубашке, мерно наклонявшуюся в такт движению серпа.
С соседнего участка доносился звучный голос дядюшки Тео.
От реки тянул легкий предутренний ветерок. Стайка воробьев прыгала в траве по обочине дороги, а те, что посмелее, садились на поле и выискивали упавшие зерна. Растянувшись цепочкой, жнецы стали медленно спускаться к реке. В воздухе еще ощущалась утренняя прохлада, и люди весело перебрасывались шутками. Только Мам жал молча, не поднимая головы. Кой болтал о чем-то с Дытем, и их негромкий разговор доносился до Мама.
Дыть был сегодня какой-то грустный. Не так давно они с Мо решили пожениться, но жадные родители его подруги, польстившись на полсотни донгов, отдали дочь третьей женой за чиновника Кана. У этого Кана не было сыновей, и теперь, в надежде заиметь наследников, он зачастил к лекарю Зяо за подкрепляющим. Эту историю передавали из уст в уста как анекдот. Дыть совсем извелся, возненавидел Мо и решил уехать из села куда глаза глядят.
— Слушай, — сказал он Кою, — задумал я податься в солдаты. Уеду в Европу и разом покончу со всей этой историей! Противно мне ее бесстыдство. Ведет себя, как блудливая сука.
— Подумаешь! Пошли ее подальше... Есть из-за чего убиваться! Недаром говорится: «Изменила лавчонка кокосу, с которым вместе стояла на дороге. Лавчонка сгнила, а кокос и сейчас цветет».
Дыть глубоко вздохнул. Со стороны, где работал дядюшка Тео, послышался смех. Видно, чтобы подзадорить свою племянницу Тхом, он запел:
Кой обернулся в их сторону.
— Послушай, Тхом, что я тебе спою.
Кой пропел и, довольный, рассмеялся. Но из густого спелого риса тут же зазвенела ответная песня Тхом:
Смех прокатился по всей цепочке.