Кхак обернулся. Какой-то француз отгонял нищенку, которая продолжала назойливо тянуть:
— Месы... бадам... будьте милостивы... подайте на пропитание...
— Дай ей несколько су, чтоб отвязалась. Меня тошнит от этой грязи, — услышал Кхак голос француженки.
На дорогу со звоном упали монетки. Старуха на ощупь отыскала их и, опираясь на палку, отошла к толпе, окружавшей певца. Наконец послышался шум приближающегося парома.
Пассажиров на пароме было немного. Бродячий певец устроился рядом С Кхаком. Он сидел молча, видимо очень устал. Когда зазвучала французская речь, он тихо спросил:
— Здесь французские женщины?
— Да.
— Много?
Ему никто не ответил, потому что как раз в этот момент мимо проходили французы. Поравнявшись с Кхаком, француженка мельком взглянула на него, потом перевела взгляд на слепого певца и тут же брезгливо отвернулась. Певец потянул носом, почувствовав запах духов. Когда женщина прошла, он усмехнулся.
— Надо же! Сколько одеколона льют, а от них все равно, как от крыс, несет!..
Кхак напряженно всматривался в приближающийся берег. Одинокий фонарь на столбе освещал небольшую площадку над пропускными воротами. У ворот приезжающих встречали двое. Контролеры или агенты тайной полиции? Кхак натянул пониже на лоб шляпу.
— Давайте руку, — обратился он к бродячему певцу, — я проведу вас. И циновку с инструментом помогу снести.
— Премного благодарен вам...
Стали спускаться по сходням. Кхак одной рукой поддерживал слепого, а другой держал инструмент и локтем прижимал к себе циновку, заслоняя лицо. Один из стоящих у ворот был явно агент полиции. Он стоял рядом с контролером и внимательно всматривался в лица пассажиров. Кхак держался спокойно, поравнявшись с агентом, он отвернулся, как бы поторапливая своего спутника. За воротами он отвел слепого к дереву и распрощался с ним. Пока все шло неплохо.
Кхак быстро шел по тротуару, стараясь держаться в темноте под деревьями. Здесь было не многолюдно, но вот он миновал французский госпиталь, почту — эта часть города была более оживленной. Как и всякий колониальный город, Хайфон имел «западные кварталы». Центральной улицей этой части города была улица Поля Бера. Она стрелой вытянулась от величественного здания пароходной компании «Пять звезд» до речного моста Ха-ли. Здесь располагались многочисленные банки и магазины французских торговых и транспортных фирм, отели и рестораны для белых, кинотеатры, аптеки, различные ателье...
Сейчас многие крупные магазины были уже закрыты, но увеселительные предприятия и ателье были полны посетителей. Особенно многолюдно было в ресторанах и барах. Легковые автомобили стояли вдоль улицы длинной вереницей «в затылок» друг другу. Всюду слышалась французская речь. Тут почти невозможно было встретить вьетнамца, даже нищего. В других районах города от нищих не было прохода, а сюда им заходить воспрещалось. С интервалом в десять минут проходил полицейский патруль: огромный краснолицый француз в сопровождении двух щуплых полицейских-вьетнамцев, лица которых выражали и угодливость и высокомерие одновременно.
Кхак прибавил шагу. Здесь все ему было чуждо. Выставленная напоказ роскошь западных кварталов оскорбляла чувства вьетнамцев. Каждое причудливое бра, каждый фрак или нарядное платье будто насмехались над лохмотьями и нищетой жителей этой страны. И звон бокалов, и громкий смех, и французская речь — все вызывало злость. Кхак вздохнул с облегчением, когда наконец эти «западные кварталы» остались позади.
Вскоре Кхак смешался с толпой вьетнамцев и иностранцев, заполнивших шумные торговые улицы. В последние годы Хайфон блистал как никогда. Его наводнили дельцы и спекулянты, слетевшиеся сюда в надежде получить заказы на военные поставки, на которых можно было погреть руки. А легко заработанные деньги по ночам спускались в ресторанах, игорных домах и первоклассных борделях. На каждой мало-мальски крупной улице были открыты дансинги, где тоже шла торговля живым товаром.
Кхак шел среди многоцветных неоновых огней, и ему казалось, что этот город переживает горячечный приступ лихорадки.
XVII
Переулок, о котором говорил Ле, начинался в конце тихой темной улицы, каких в Хайфоне множество. Дома на этой улице почти все принадлежали католической церкви. Они сдавались беднякам, вьетнамцам и китайцам. Крохотные однообразные строения лепились друг к другу — как клетушки в курятнике. Лестницы с верхнего этажа обычно выходили прямо на тротуар, вместо наружной стены нижнего этажа на ночь в пазы порога и верхней балки надвигались доски, которые днем убирались, и тогда комната превращалась в лавку. Ночью комната напоминала подвал, темный, душный подвал без окон и дверей. В переулке в этот час были открыты лишь парикмахерская, пошивочная мастерская и прачечная, остальные лавки уже закрыли. Тут жили в основном мелкие служащие государственных учреждений. В обе стороны уходили узенькие проулки, через которые с трудом можно было пройти к задней части дома, чтобы сменить бак в отхожем месте. Жители соседних домов ходили друг к другу обычно по этим проулкам.