Хой уже несколько раз порывался заговорить о своем деле, но не решался прервать старика.
Наконец, улучив момент, когда Дьем стал набивать трубку, он спросил его:
— Вы в последнее время не встречались с Нгуеном?
— С каким Нгуеном?
— Который преподает у вас в старших классах.
— Его нет, он скрылся неизвестно куда. А ты разве не знал об этом?
Значит, пропала последняя надежда!.. У Хоя было такое чувство, будто он заблудился в темноте, шел на единственный огонек, сверкавший вдали, и вдруг огонек исчез. Видя, что Хой не отвечает, Дьем стал рассказывать подробности.
— Этот Нгуен — голова! Они не спускали с него глаз, но не брали, держали, как приманку на крючке. Дошло до того, что сам шеф тайной полиции Фоже пришел в школу и при всех поздоровался с ним за руку. Потом пригласил его в кабинет директора и о чем-то долго с ним беседовал. Но кто поверит, что политически неблагонадежный и шеф тайной полиции стали друзьями! Они приставили к нему своего агента — ученика из старшего класса, — чтобы тот следил за каждым шагом Нгуена. А Нгуен хоть бы что, ходил себе на занятия как ни в чем не бывало. Попросил даже переменить ему расписание, чтобы оставить свободной субботу для подготовки к экзаменам на звание доктора юридических наук. Прошло недели две-три, и как-то в понедельник он вдруг не явился на занятия. Агент бросился к нему домой, а Нгуена и след простыл.
Дьем засмеялся было, но вдруг помрачнел.
— Он-то скрылся, а вот жену уже больше двух месяцев держат под арестом в Хоа-ло. И дочь скитается где-то. Ну, не подло ли! И после этого французы еще требуют к себе уважения.
Хой поднялся. Слова старого Дьема сейчас не доходили до его сознания, он был поглощен своим. Старик пошел проводить его.
— Одного не могу понять, — продолжал он развивать свои мысли, — зачем такому интеллигентному человеку, как Нгуен, связываться с коммунистами? На кой черт нам этот коммунизм? Наше общинное землепользование лучше всякого коммунизма! Ты знаешь, я составляю курс по истории династии Чан[33]. Пришлось перечитать кое-какие летописи. Ну, скажу я тебе, у наших предков было немало интересного. Во время царствования Хо Куи Ли[34] у нас, например, уже применялись ракетные снаряды!
Старик вдруг остановился.
— Нган, — крикнул он, — иди попрощайся с Хоем! Невоспитанный человек ничего не добьется в жизни, а нация, забывшая моральные принципы, гибнет. До тех пор пока в людях сохраняется нравственность, не все еще потеряно. Вот я и заставляю Нган убирать алтарь поминовения предков. Каждое воскресенье утром она все старательно оботрет, расставит. Ох, не простое это дело — воспитание детей!
Старый Дьем стоял с потухшей трубкой в руках и прищурясь смотрел на дочь, которая почтительно прощалась со своим двоюродным братом.
Хой вышел от Дьема с головной болью. Прямо-таки новоявленный Конфуций! Да он может насмерть заговорить. Хоя душил смех. А Тхао еще настаивает, чтобы он переселился в этот дом!
На Писчебумажной улице, где находился рынок, царило оживление. Хой с трудом приходил в себя от тирад дяди Дьема. Что бы в мире ни происходило, людям каждый день нужно было заботиться о том, как прожить. И уже тысячи лет, что бы ни случалось в стране, здесь, на этой площади, разделенной на торговые ряды, собирались люди: одни продавали, другие покупали... В огромном людском муравейнике у каждого были свои радости, свои горести, свои планы и надежды! Человеческое общежитие! Удивительное это сообщество! Люди трудятся, бранятся, размножаются! И так без конца... Жизнь, в общем-то, довольно простая штука. Тогда почему же она так запутана, полна трудностей и страданий? Чем больше думал Хой об этом, тем больше чувствовал себя заблудившимся в огромном лабиринте. Нужна была путеводная нить, чтобы выбраться из него, понять все, что происходит вокруг. Но видно, нить эту ему никогда не найти.
Хой свернул к рынку. От реки одна за другой тянулись повозки, груженные рисом.
Развилка у моста через реку Кай была забита людьми и повозками. На обочине, рядом с лавчонками, пропахшими прогорклым маслом, собралась большая толпа. Она окружила бродячих акробатов. Люди вытягивали шеи, стараясь через головы стоящих впереди увидеть представление. Десятки людей следили за сверкающими ножами, описывающими в воздухе замысловатые кривые. Они вылетали и снова возвращались в руки крепкого мальчугана в красной выгоревшей майке. На углу, прислонившись спиной к водосточной трубе, сидел слепой старик. Рядом с ним лежала собака с гноящимися глазами. Подняв к небу невидящий взор, старик не переставая посылал мольбы в окружающий его мрак. «Прошу вас, люди! Прошу вас, люди!.. — Казалось, мольбам этим не будет конца, — Прошу вас, люди...» А рядом все двигалось, гремело, грохотало... Отчаянно сигналя, проехала грузовая машина, такая тяжелая, что задрожала земля. От реки тянулись повозки, груженные мешками с рисом. У развилки они сворачивали к рынку. Возчики в пропотевших, выгоревших рубахах тянули тележки, шатаясь от тяжести. От напряжения глаза у них выкатывались из орбит, на шеях вздувались жилы. «Посторонись! А ну, посторонись!» — послышались от моста громкие предупреждающие крики. Несколько ручных тележек с огромными бревнами готовились съехать вниз по откосу. Повозки с рисом отъехали в сторону, очистив путь. «Посторонись! Дорогу!» Громыхая по ухабам, тележка, разгоняясь, быстро катилась вниз. Тело возчика сжалось в напряженный комок, ноги мелькали, едва касаясь земли. Его увлекала за собой огромная тяжесть — бревно в два обхвата и метра три-четыре длиной. Помощники бежали по обеим сторонам, изо всех сил стараясь замедлить стремительный спуск. И только внизу тележка свернула на дорогу вдоль реки и здесь смогла остановиться. В это время начала спуск вторая тележка, затем тронулась третья...