В народных заговорах знахарки, выступая от имени лихорадок, называли их по именам. Например: «Мне есть имя Трясея. Не может тот человек согреться в печи… мне есть имя Огнея. Как разгорятся дрова смоленые в печи, так разжигает во всяком человеке сердце… мне есть имя Ледея. Знобит род человеческий… мне есть имя Гнетея. Ложится у человека в ребре, как камень, вздохнуть не дает, охнуть не дает… мне есть имя Хрипуша. Стоя кашлять не дает, у сердца стоит, душу занимает, исходит из человека с хрипом… мне есть имя Глухея. Та ложится у человека в голове, и уши закладывает, тот человек бывает глух… мне есть имя Ломея. Ломит у человека кости, и главу, и, спину, как сильная буря сырое дерево… имя мне Перемежающаяся и Дневная. Мучаю ежедневно, двухдневно, трехдневно, четырехдневно и недельно… имя мне есть Переходная. Перехожу у человека по разным местам с места на место, ломлю кости, спину, поясницу, главу, руки, ноги; ною, сверблю, мощу, ложусь у человека под ребром, у сердца, поясницей в боку, в живот… сушу, крушу человека, тоску, скуку, печаль, заботу, невеселие творю… имя мне Скорбная. Человеку разные немощи, недуги, хворости, убожества, вред, скорби и болезни всякие творю внутрь и наружи… имя мне есть Пухлая. Раздуваю и разростаю брюхо, как пузырь говяжий, ноги и все тело опухает и отекает… имя мне есть Причудница. В человеке сижу, прячусь, когда меня выгоняют, через долгое время опять отрыгаюсь, хочу всего, пить и есть хочу, а иногда не хочу». К ним добавлялись и олицетворения неведомых хворей: «Мне есть имя Тайная. Разные скорби и невиданные творю… никто не может меня познать и доведаться, а от болезней мной творимых никаких лекарств и снадобий не найти».
По поверьям Пермской губернии, лихорадка Кашлея вызывает бронхит, Душлея — одышку, Сонлея — потерю сознания, Синея — сифилис, Пухлея — водянку, Секея — ревматизм.
В заговоре XVIII века перечисляются лихорадки: трясея, огнея, гледея, авваракуша, хрипуша, пухлея, желтея, авея, немея, глухея, кар куша, а в заговоре XIX века, записанном на Владимирщине, к ним добавляются гнетея, знобея, ломея, пухлея, скорохода, трясуха, дрожуха, говоруха, лепчея, сухота и невея. Называются они и по именам: Синяя, Легкая, Трясуница, Желтуница, Мученица, Огненная, Акилед, Временная, Безыменная, Осенняя, Листопадная. Есть и лихорадка розея, а также зовея, леденея, кашлюнья, костоломная. По большей части их названия связаны со страданиями, которые они доставляют людям. На Русском Севере одну и ту же лихорадку называли то желтухой, то бледнухой, то трясухой, то гнетухой, а еще: ломовой, маяльницей, знобухой, трепухой, ведь больные от нее желтеют, бледнеют, их трясет, настроение у них и дух угнетены, кости ломит, люди маются, их знобит — треплет.
При лихорадке «железной» больной неподвижен, при смертно-здравной — неисцелим.
Другие наименования указывают на время года, когда свирепствует болезнь: веснянка, подосенница (на юге). Или — на явление, предмет, который будто бы вызывает лихорадку: подтынница (на юге России тыном называют забор, часто плетенный из лозы; будто случается с тем, кто заснул под тыном), веретенница (лихорадка соскочила с веретена и вскочила в тело пряхи), ветрянка (лихорадка, прилетевшая с дурным ветром). Были и попросту ругательные наименования: лиходейка, убийца, девка-верхогрызка, поганка, проказница, сатаниха, ворогуша, дрянница, злая, холодная негодница. Ну а красивое имя Невея означало просто — смерть (навь — потусторонний мир).
И за каждым из этих названий стоял вредный дух женского рода. Впрочем, люди очень неохотно ругали этих духов — лишь когда те сильно допекут. Часто их именовали добрыми и даже ласковыми словами: гостья, благая, добруха, подруга, сестрица, матка, тетушка, тетка, кума. В одном заклинании, записанном в Забайкалье, попадается весьма любезное обращение: «Родимые огневицы и родимые горячки!» Нередко язык заговоров величает лихорадку по имени и отчеству — Марьей Иродовной. В. И. Даль приводил народную пословицу: «Лихорадка — не матка: треплет, не жалеет». Так что уж лучше ее назвать матерью или кумой, авось пожалеет.
Случалось также, что крестьянин, боясь назвать лихорадку по имени, употреблял местоимение «она». Очевидно, это делалось из страха, что стоит ее наименовать, как она тут же откликнется и явится. Например, как русские, так и буряты, жившие в Забайкальской области, считали величайшим грехом сказать слово «лихорадка» и предпочитали называть ее весновкой, даже если она свирепствовала осенью. Считалось, что лихорадка очень часто накидывается только на того, кто отозвался ей, или того, кто «сругался не в час», напился воды, не благословясь. Она оборачивалась мухой, соринкой и попадала в пищу.
Иногда лихорадки считались наказанием Божьим грешникам. Во всяком случае, они так сами о себе заявляли: «Мы пришли в мир мучить род человеческий, аще кто из вас упивается вином или кто заутреню просыпает и Богу не молится часто с усердием, и праздники Божии не чтит, а блуд творит, не чист восстает и рано пьет, тот нам угодник, того мы и мучим».
Народ не ограничивался одними лишь сказаниями о лихорадках, а уделял им место и в лубочных картинах, и даже на иконах. Из лубков особенным успехом пользовалось «Сказание о святых, каковые благодати исцеления от Бога даны и когда память их». Весьма распространена была икона святого Сисиния с двенадцатью лихорадками: вверху, на облаках, изображался благословляющий Господь, перед ним, внизу, святой Сисиний и мученица Фотиния, под ними, как бы в пропасти, двенадцать нагих, с распущенными волосами (иногда — с крыльями) женщин, которых поражает копьем архистратиг Михаил.
Часто в заговорах говорится, что лихоманки, подобно русалкам, обитают в воде, в Море-Океане, в пучине, откуда и выходят устрашающей вереницей. В поверьях Курской, Воронежской, Пермской и некоторых других областей сестры-лихорадки также обитают в воде, но уже в конкретном, а не сказочном месте — в реальной реке, озере, ручье, а то и колодце. Существует рассказ, по которому святой Авксентий нашел лихорадок в глубоком колодце, где они плясали и кричали в воде. Божий угодник перекрестил колодец и заключил там лихорадок, но они попросились на свободу, и Авксентий, добрая душа, отпустил их.
Нередко лихорадок представляли обитательницами лесной чащи, болота или подземелья. Например, согласно поверьям Костромской губернии, лихорадки живут в дремучем лесу. «На сухой лес будь помянуто!» или «На лес сказано!» — обычная русская заклинательная формула, которая вставляется во всякий разговор о болезни, во избежание того, чтобы болезнь не пристала к здоровому собеседнику. «На лес» — это означает, что пусть там и остается, где живет, а не является к людям.
С крестьянской точки зрения, девы-лихорадки особенно опасны в конце зимы и весной, а также на закате солнца. 15 января, в Сильвестров день, в некоторых губерниях России было принято «заговаривать лихоманку». Крестьяне уверяли, что «Сильвестров день гонит лихоманок-сестер за семьдесят семь верст». Считалось, что в этот день лихорадки, выгоняемые из ада морозом, лезут в дома, «ищут пристанища по теплым избам, где всегда есть люди виноватые». Их «вымывали» с помощью воды, настоянной на четверговой соли (соли, приготовленной в Чистый четверг). Кроме того, лихорадка, как и многие нечистые духи, боится чертополоха, подвешенного в избе под потолком.
Особо отмечен в крестьянском календаре день Тарасия-кумошника, 10 марта. Начиная с этого времени жители ряда губерний России избегали спать днем, чтобы не «наспать кумоху», то есть дабы не заболеть лихорадкой.
Чтобы избавиться от лихорадок, их старались задобрить, угостить. Например, пекли двенадцать пирожков, шли с ними на перекресток или в лес и клали там пирожки с приговором: «Вот вам, двенадцать сестер, хлеб-соль, полноте меня мучить и отстаньте от меня» или: «Двенадцать сестер, берите все по пирожку и не ходите к больному!» В Воронежской, Курской губерниях брали в левую руку горсть пшена, шли к реке и, оборачиваясь к ней задом, говорили: «Лихорадки, вас семьдесят семь, нате вам всем!» — после чего через голову бросали пшено в реку.