Ворогуша, или Врагуша, — лихорадка, а также колдунья, ворожея. В Воронежской губернии проклинали такими словами: «Трясцы тебя затряси, ворогуша тебя схвати»; вятичи в таких случаях говорили: «Ворогуша бы тебе!» Владимир Даль писал: «Ворогуша — лихорадка, веснуха, трепалка, лихоманка, тетка; это одна из сорока сестер Иродовых, посланных на муку человека». Ее название происходит от слова «ворожить», то есть колдовать. Считалось, что ворогуша может наворожить лихорадку.
В Олонецком крае ворогушу представляли в виде белой ба-бочки потому, что она «дрожит крыльями», как в ознобе. Тот, кто нечаянно съедал такую бабочку, заболевал. По мнению крестьян Орловской губернии, ворогуша — белый ночной мотылек, он садится на губы сонного человека и приносит лихорадку. Вообще бабочка, тем более белая, ночная, в поверьях сама по себе существо сверхъестественное, способное влиять на жизнь человека. Бабочка, иногда именуемая «душичка», «маточка», — один из возможных «превращенных» обликов покойника или души умершего.
В рукописном лечебнике читаем: «Рыбу сомину кто весною ест, у того ворогуша бывает». Иные виды рыб, напротив, излечивали от ворогуши: «Кто щуку вареную ест, помогает от студеной ворогуши».
Тяжесть проклятия
Долгое время я никак не мог понять, отчего в русской классической литературе придавалось такое значение проклятию. Казалось бы, родители только и были что озабочены, проклинать им своих детей или нет. Например, у Салтыкова-Щедрина в «Господах Головлевых»: «Арина Петровна задумывается. Сначала ей приходит на мысль: что, ежели и в самом деле… прокляну? Так-таки возьму да и прокляну… прроклин-наю!!» И, что странно, этого проклятия боялись: «Он помнил, как она раз говорила: приеду в Головлево, прикажу открыть церковь, позову попа и закричу: «Проклинаю!» — и это воспоминание останавливало его от многих пакостей, на которые он был великий мастер».
Казалось бы, ничего страшнее и быть не может. Как в романе «Что делать?» Чернышевского:
«— Проклинаю тебя!..
Вера Павловна просыпается с этим восклицанием, и быстрее, чем сознала она, что видела только сон и что она проснулась, она уже вскочила, она бежит.
— Мой милый, обними меня, защити меня. Мне снился страшный сон! — Она жмется к мужу. — Мой милый, ласкай меня, будь нежен со мною, защити меня!»
Сказанного при людях слова «проклинаю» было вполне достаточно, чтобы лишить человека наследства. Как о том говорится, например, у Тургенева в «Дворянском гнезде»: ««Стой, мошенник! — вопил он, — стой! прокляну!» Иван Петрович спрятался у соседнего однодворца, а Петр Андреич вернулся домой весь изнеможенный и в поту, объявил, едва переводя дыхание, что лишает сына благословения и наследства…» Или у Пушкина в «Барышне-крестьянке: «Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как Бог свят! продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю! Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на глаза мне показаться».
Но видимо, дело не только в наследстве, а в чем-то более важном… Владимир Даль пишет: «…проклятый — бес, дьявол, сатана, вообще нечистая сила или нежить, водяной и леший». Возможно, проклятие не только ругательство — мало ли кого и кем можно обозвать в сердцах! Может быть, слова и в самом деле имели такую силу, что могли превратить проклинаемого человека в нежить, в духа зла?
Могли, если верить русским народным преданиям. В Новгородской губернии крестьянка рассказала: «Мама говорила. Девка у них в деревне была, проклятая, и как мать проклянет, попадает такой момент, что сбывается, дочь делается как слабая умом, и ее подхватывают шишки, черти…» О том же поведал вологодский мужик: «Вот опять я от своей матки поди тысячу раз слыхал, как унесло титешного [грудного] робенка. Вишь дело-то было во время обрядов, а сам знаешь — у баб тут бывает хлопотливо: то туды, то сюды. Вдруг… поднялся вихрь, сперва на улице, а потом и в избу двери отворил, да ребенка в трубу леший вынес». Иногда сам момент исчезновения проклятого остается незаметным: человек пропадает бесследно. Именно так и случилось однажды во Владимирской области: «Женщина одна укладывала ребенка. Он кричит и кричит. Она его качала в зыбке, а он все плачет и плачет. Она вышла из терпения и сказала: «Черт бы тебя взял!» Он и замолчал. Она глянула, а в зыбке вместо ее ребенка головешка лежит».
Крестьяне по всей Руси знали, что проклятия «Унеси леший» и столь распространенное ныне «Пошел к черту», которые родители, особенно матери, сгоряча нередко говорят непослушным детям, как бы отдают проклинаемого во власть нечистых. А они, конечно, тут как тут. Вот как это было в долине реки Печоры: «Девица пошла в гумно за кормом и услыхала, что там играют на гармони. Она попросилась у матери пойти туда гулять. Мать ей не позволила. Тогда девица ушла самовольно. Мать рассердилась и обругала дочь: «Черт бы, — сказала, — вас подхватил и с гулянкой с вашей!» В ту же минуту черт девицу на воздух поднял, все равно как птица на крылья посадила, и таскал ее трое суток. И над лесами и над миром везде ее таскал, и все ей говорил: скинь крест. А она крест не скинула. Тогда он притащил ее на то гумно, где взял, и бросил. Она немного пожила и умерла от страха».
Уносили не в любое время: опасно было поминать черта прежде всего в полдень. Но и ночью ухо нужно было держать востро, ибо нечистая сила невидимо кружила возле спящего ребенка. Люди верили, что если ребенок смеется во сне, то это его «тешат» ангелы, а если плачет, то, значит, «нечистый подсовывается». Крестьяне были убеждены, что время неодинаково — есть «хорошее», а есть и «дурное». Говорили: «Неровен час, ин лих, а ин нет», то есть — один «час» — плохой, а другой — нет. Согласно поверьям, если мать пошлет ребенка к лешему «в добрый и святой час», для него это проклятие пройдет бесследно, а если «в лих час», то бес непременно уведет или унесет его. Если обругать корову или лошадь в «неровен час», то станет невидимой для хозяев. Рассказывают случай, когда семилетняя девочка сама себя обругала в неподходящее время. Тут же появился высокий седой старик, подхватил ее и унес куда-то.
Проклятый родителями не сразу становился безвозвратно потерянным. Какое-то время его еще можно было вернуть — отмолить. Если же проклятый снимал с себя крест или пробовал пищу, которую ему предлагала нечистая сила, то возвращение становилось уже невозможным. Но пока крест оставался на месте, черт и его жертва находились в беспрестанном кружении, будто в ураганном вихре. Нередко проклятый кружил возле знакомых мест, но не мог прервать колдовское вращение; он видел своих домашних, оставаясь для них невидимым; хотел окликнуть их — но лишался голоса. Из этого следует, что живые люди находятся как бы в постоянном соседстве с людьми невидимыми. Уральцы полагали, что невидимые проклятые будут сохраняться в таком качестве до Страшного суда.
Когда они невидимы и немы, то с ними можно и не считаться. Но порой люди слышат их жалобы и ничем помочь не могут. Одна из быличек повествует даже, как священник советует бранчливой матери проклянуть сына «достатку», то есть не на время, а насовсем. Дело было так: «Шла женщина из деревни Поженки, и бежал за ней ребенок, ее мальчик, лет шести. Она сказала ему несколько раз: «Вернись домой, вернись домой!» А он не вернулся, шел, плакал и просил ее:
«Возьми меня, мама, с собой!» Мать в конце концов рассердилась и сказала: «Пускай тебя черти возьмут, а я не возьму, иди домой!» И в тую же минуту она перестала видеть мальчика, но голос его продолжал кричать: «Возьми меня, мама, с собой!» Она б его взяла уже, а как же его взять, если… его нет?! Пошла женщина к священнику и рассказала ему: «Батюшка, помоги моему горю! За мной гнался мой сынишка, и я ему сказала: пускай его подхватят черти. И вон сразу скрылся, — слышу голос, а его не вижу». Батюшка пошел отпевать, читал воскресную молитву, хотели возвратить мальчика, но так и не смогли ничего сделать. Тогда он сказал женщине: «Теперь его уж никак не возвратить. Прокляни его совсем, достатку, чтоб не слышать и его голоса!» Так женщина и сделала — чтобы совсем не сойти с ума, еще раз прокляла своего сына. И перестала слышать его плач».