Волков (перебивая).Оставь, Владимир, прошу тебя. И без того тяжело. Фразами здесь не поможешь…
Молотов. Но, дружище, ведь это унижение… Она смеется над тобой, как мальчишкой играет… И что ты в ней любишь; скажи мне, пожалуйста? Ни ума, ни оригинальности, ничего, кроме смазливой рожицы, да и от красоты лет через 5 ни следа не останется. Она мегерой будет! И в этакий ад идти добровольно? Ты с ума сошел! Нет, ты только мне скажи, что ты в ней любишь?!
Волков. Что я в ней люблю? Разве я это знаю? Послушай, мне теперь начинает казаться, что мы любим женщин не за достоинства, не за ум, не за добродетель, даже не за красоту. А есть вот что-то в наружности, в голосе, в глазах, что влечет меня к ней, и нельзя противиться этой бессмысленной, стихийной силе. Я говорю себе: она глупая, пошлая, будет некрасивой – и все-таки люблю. Бешусь на себя и от этого бешенства еще больше люблю. Со зла люблю. Ты стыдишь меня… Да разве мне самому не стыдно? Ты говоришь: уйди… Да разве я бы не бежал опрометью из этого чада, если б только мог… Наваждение какое-то, колдовство…
Молотов. Послушай, я понимаю, что можно влюбиться в немолодую женщину. Но в старую деву! Ведь она комична, смешна. И потом – увядание, морщинки под глазами…
Волков. Тысказал: увядание… А как знать, может быть это-то мне и нравится… Я люблю все, что угасает, кончается… Осень имела надо мной всегда больше власти, чем весна. Помнишь Пушкина?..
Да посмотри кругом, что за прелесть осень: желтые листья, опавшие георгины. Небо еще совсем голубое, а сколько в нем грусти… И этот стойкий, приятный запах не от цветов, а от деревьев, от коры, земли, который бывает только осенью… Разве все это не хорошо? И у женщин есть такие минуты в жизни: уже осень, перед тем, чтобы отцвести, красота становится печальной, не такой свежей, яркой, как в ранней молодости, но может быть еще обаятельнее.
Молотов. Ну, брат, это какая-то метафизика, поэзия. Я тут ровно ничего не смыслю. Погубит тебя проклятая эстетика! Относись ты, братец, к жизни попроще, потрезвее, брось все эти там розовые тучи и туманы… Ох, не доведут, Дмитрий, не доведут они тебя до добра… Но знаешь, что для меня самое возмутительное в этой истории? Рядом с нелепой, смазливой Аделаидой – девушка настоящая, серьезная, хорошая. Наташа – прелесть. И опять так скажу, как старый товарищ – ты дурак, если не понял ее… Коли уж где искать твоей поэзии, так конечно в Наташе, а ты мимо проходишь, и не замечаешь… <…>
Волков. Отчего ты думаешь, что я не замечаю Наташу?
Молотов. Даты, мне про нее никогда и не говорил…
Волков. Владимир, если бы ты знал, сколько раз я убеждал себя полюбить ее! Разве я не чувствую, что у нее не только благородная, но и красивая, хорошая душа… Мне кажется, что если б какая-нибудь внешняя сила оторвала меня от Аделаиды, с которой я, конечно, буду несчастен, и соединила бы меня с Наташей – я полюбил бы ее. А теперь – Аделаида мне близка, я люблю ее, как любят собственные недостатки, а в Наташе есть что-то строгое, хладнокровное. Устал. Господи, как все это глупо, стыдно и тяжело… Заходи как-нибудь… А теперь извини, надо побыть наедине с собою, разобраться в мыслях. Прощай.
[Разговор Молотова с Наташей о Волкове. Молотов понимает, что Наташа влюблена в Волкова. Молотов принимает решение помочь другу избежать ошибки.]
Между первым и вторым действием проходит несколько дней.
[…] На берегу озера, близ дачи Мизинцевых. Сосновый лес. Ранний вечер, луна. На скамейке Молотов и Аделаида.
[Молотов признается Аделаиде в любви. Аделаида отвечает ему взаимностью и позволяет поцеловать себя. Свидетелем этой сцены становится Волков.]
Молотов. Волков.
Волков. Так вот для чего ты разубеждал меня жениться на ней. А, теперь я все понимаю. Какая подлость!
Молотов. Успокойся, братец, ради Бога успокойся… Ты в этом ровно ничего не понимаешь. <…>
Волков. Нет, это уж наконец слишком! Я своими глазами видел, как приятель целует мою невесту, а он уверяет меня, что это ничего, даже прекрасно, так и следует по дружбе! Да вы что ли сговорились смеяться надо мной. Довольно, я не позволю унижать себя, я не хочу быть игрушкой… Завтра утром я пришлю тебе моего секунданта.
Молотов. Ичего ты горячишься, Дмитрий? Я пока не могу объяснить моего поступка, но уверяю тебя, что все это к общему благу, и ты даже сам будешь меня благодарить.
Волков. Я так и знал. Если старый товарищ на приятельских правах сделает величайшую гадость, он непременно станет вас уверять, что это к вашему же благу. Послушай, не раздражай меня, лучше уйди. Я сказал и не отступлюсь от своего слова. Завтра утром явится к тебе мой секундант.
Молотов. Господи, право, человек, вспыхнул, как порох – ну нет возможности с тобой говорить… Стреляться-то мы всегда успеем. (В сторону.)Черт знает, что такое! Неужели я буду подставлять лоб из-за этой проклятой истории… (Громко.)А вот что: подожди-ка ты лучше немножко, увидишь, как обстоятельства оправдают меня.
Волков (в нетерпении).Ради Бога, уйди…
Молотов. Ну-ну, и то; уйду, не кипятись… (В сторону.)А вот как гениально задуман был план! Неужели не удастся? Пустяки, выгорит!
Уходит.
Волков один.
Волков. Теперь, кажется, все кончено. Одним ударом. Как будто сразу оборвалось что-то в груди. Но как тошно. Боже мой, как тошно и грязно… Гадкое лицо у нее было, когда она подставляла свои губы под его поцелуй… Да ослеп я, что ли?.. Словно раньше я ее никогда не видел… Туман какой-то стоял перед глазами… И вдруг прояснилось… Такую я мог любить! Но теперь… теперь слава Богу, кажется, нет любви… легче стало. Одно мгновение мне казалось, что я их убью… Этого недоставало!.. Отелло!.. Потом как-то сразу понял, что тут ни чуточки нет трагедии, что все это только смешно, безобразно… главное – пошло, пошло до тошноты… теперь – свобода! Да неужели в самом деле свобода? Словно цепи с меня сняли. А все-таки как-то пусто в сердце… Вот и снова я одинок… Но кто это идет там, по тропинке?.. Наташа. Право, она красивая в белом платье… Движения легкие, грациозные… Остановилась… Смотрит на озеро… Я ее никогда такой не видел… Но, кажется, плачет… Не может быть… Да, слезы… Что с нею?
Наташа подходит, не замечая Волкова.
Волков. Наталья Петровна!
Наташа (вздрогнув, остановилась).Дмитрий Николаевич! Как я испугалась!
Волков. Простите… вы были такая грустная… Я знаю, что вы послезавтра в деревню… Сюда я больше не приеду… никогда. Я, вероятно, вас вижу в последний раз. Неужели на прощание мы не скажем друг другу доброго слова?
Наташа. Прощайте… Последний раз… И вы больше не придете. Да, впрочем… в самом деле… Что ж я…
Волков. Грустно мне будет без наших милых, тихих разговоров… Я так к ним привык…. Ведь у нас была славная дружба, не правда ли?.. Я чувствую, что никогда в жизни не забуду. Умный вы такой, добрый человек!
Наташа. Ну теперь… прощайте… будьте счастливы…
Волков. Вы всегда были такой простой, искренней… Теперь я вас не узнаю: этот холод, сдержанность… У вас какое-нибудь горе, Наташа? Вы не сердитесь, что я вас назвал Наташей?
Наташа. Ничего… Не сержусь… Только оставьте меня, пожалуйста… Мне некогда…
Волков. Нет, как хотите, Наташа, я не могу с вами так расстаться. Мне слишком больно. И без того довольно горя. Вы очень молоды, и не знаете того, что в жизни всего дороже и отрадней: сердечных, простых, теплых отношений с людьми. Не пренебрегайте ими. Говорю вам по опыту: нет ничего ужаснее одиночества и душевной пустоты.
Наташа. Не знаю… Может быть, вы и правы… Только извините, Дмитрий Николаевич, мне надо идти. Прощайте.
Волков. Наташа, я только что испытал очень мучительное, тяжелое чувство… Я видел измену женщины, которую люблю… И вот вторая измена – быть может, мучительнее первой – измена друга… Мы расстаемся, как враги, хуже – как чужие… Нечего делать, я и это перенесу, но, по крайней мере, скажите мне, за что? Да я не поверю, быть не может… У вас есть что-то на душе… Я вероятно виноват в чем-нибудь перед вами? Скажите, Наташа, милая!