– Нет, падре, не сложилось, так и живу один, да и недосуг: то в море ухожу, то сети чинить надо, то лодку поправить, то парус заштопать.
И тут взгляд священника упал на Анелу.
– Цветок у тебя красивый, я таких и не видел, прямо чудо! Вишь, какой ухоженный: листья как налитые яблоки искрятся.
Лицо Рыбака засветилось:
– Это моя отрада, моя жизнь. Придешь, бывало, с моря, сядешь подле него, и в душе все расцветает. – Рыбак нежно погладил листок. – Скажи, падре, что говорит церковь о любви? – вдруг решился произнести Рыбак. – Что это такое?
– А говоришь, никого нет… – с улыбкой сказал священник, с видимым удовольствием от сытного ужина. – А церковь, церковь говорит, что в истинном смысле этого слова любит только Господь. Он есть любовь. Вот почему мы, люди, можем только подражать Ему в этом.
– Но почему такая странная расплата? Ты кому-то всего себя отдаешь, а в ответ… из тебя кровь пьют?
– Это кто же у тебя кровушку сосет? – Немного спустя священник продолжил: – К сожалению, и в любви человеческой не обходится без жертвы. Это тяжело понять, принять, но так и есть…
– Жертва – это же всегда что-то страшное…
– Это, как и молитва, – способ договориться с Творцом, как ни странно это звучит. «Дай кровь и прими дух», – говорили святые. Крови, слава Господу, никто не проливает. Миновали те времена. А между прочим, даже на нашей земле паскудные сборища были.
– И жертвы человеческие?
– Да, даже монастырские земли некогда были залиты жертвенной кровью. Все это потом христиане освящали и отмаливали. Сейчас-то быльем поросло. Но старые монахи до сих пор рассказывают про какие-то странные растения, что кровью питались и на тех жертвенниках росли.
Рыбак почувствовал внутреннюю дрожь. Бередить рану было больно. Он не стал ничего расспрашивать и постарался, как мог, вернуть разговор в другое русло:
– Но, падре, я был уверен, что любовь – это когда любящий хочет тому, кого любит, полноты счастья, а сам счастлив тем, что принес радость любимой, – он посмотрел на свои изрезанные руки, – но ежели я всем сердцем… а меня режут – это не любовь, то есть это не от Бога, а от…
Падре не отвечал. В эту минуту перед Рыбаком сидел не солидный наставник человеческих душ, а наивный и немного заносчивый студент, каким был падре лет тридцать назад. Неразделенное чувство было ему слишком знакомо. Тогда ему казалось, что он делал для возлюбленной невозможное, но ее ничто не трогало, и в ответ на него сыпались насмешки и издевки. Правда, Господь излечил разбитое сердце юноши в лоне матери-церкви. И сейчас он просто как человек захотел избавить Рыбака от страданий и уже готов был произнести: это дьявольское наваждение, беги от него. Но… как священник запретил себе это. И произнес:
– Ишь, какой умный, не тебе судить. Только Господь может все как Всемогущий, может даровать полное счастье и блаженство человеку, если тот стремится к Богу и готов побеждать зло любовью. На все воля Божья! – Падре улыбнулся, в который раз прибегая к немудреному заключению, которое неизменно выручало в утешениях, а особенно в нравоучениях.
Утром, провожая священника до дороги в деревню, Рыбак твердо решил прислушаться к словам Божьего служителя и по-прежнему заботиться о цветке. «Это все ради любви, – лихорадочно билось у него в голове, – ради красоты и добра! Даже если цветок выпьет всю мою кровь, то сможет приносить радость другим. Я позабочусь об этом». Так, утешая или обманывая себя, он вернулся домой.
Рыбак просидел там до полудня. Он смотрел на Анелу, замирал, прислушивался, пытаясь понять, о чем может поведать чудесный и странный дар моря, но ничего не мог понять. Тогда он прильнул к цветку. Цветок напрягся, затрепетал листьями. Рыбак вдруг почувствовал острый укол, а листья Анелы быстро налились кровью. Было нечто плотоядное в этом неведомом подарке моря.
Рыбак принялся с жаром что-то доказывать, при этом быстро передвигался по дому, затем опять садился напротив цветка и начинал говорить что-то нежное, плакал, о чем-то просил, наконец решительно взял его в руки. Сейчас как никогда стало ясно: выбирать придется неминуемо. Отдавать свою кровь цветку и умереть либо положить этому конец.
Рыбак повернулся к окну, с тоской посмотрел на море. На дрожащих ногах спустился к лодке. Поставив цветок на корму, занялся парусом. Крепко привязав руль к уключинам, дернул за трос. Второй парус захлопал на ветру. Лодка дернулась и стремительно поплыла в море. Цветок слегка покачивался на корме в такт рассекаемым волнам. Рыбак выпрыгнул из лодки на ходу. Какое-то время он стоял по пояс в воде, не осознавая, что происходит. Потом ему почудилось, что цветок взмахнул листьями в последний раз, как бы прощаясь и укоряя за жестокость. Дикая тоска подступила к Рыбаку внезапно. Тут были одновременно и чувство вины, и терзание совести, и душевные муки. Сейчас он считал себя палачом. Уже боясь взглянуть на Анелу, Рыбак бросился за лодкой вплавь, то ли желая последний раз взглянуть на цветок, то ли надеясь его спасти. Он плыл и плыл. Море уже отражало вечерние солнечные лучи. Ветер усиливался. Но Рыбаку, похоже, мерещилось, что он вот-вот приблизится к лодке, что цветок его увидел и даже стал протягивать листья. Но лиловые волны все больше поглощали дневной свет, а лодка с любимой Анелой превращалась в точку. Сил бороться с волнами уже не было…