— Совершенно безвозмездно, — продолжает много-предметник Молекулов. — В порядке взаимозачета по нашим долгам.
— Воистину царский подарок! — восклицает всенезнайка Профанов. — Вы понимаете, Юрий Цезаревич, что все это означает?
Конечно, не понимает, где ему, потомственному жмоту! Ну ладно, так уж и быть, разъясним. Возбужденные реплики сыплются со всех сторон:
— Уже вижу у входа в «Утес» беломраморную мемориальную доску с золотыми буквами: «Достопримечательность континентального значения»…
— …и толпы восторженных туристов, которые хлынут сюда со всех концов страны, а равно из-за рубежа…
— …и баснословные доходы в долларах, фунтах, евро, которые просто некуда будет девать.
— За вторую Мекку, за колдыбанское ПОП номер тринадцать! — возглашает луженая лекторская глотка Профанова.
— Да, да, конечно, я тоже «за», — бормочет Подстаканников, едва скрывая радость. — Но скажите, как, каким образом «Утес» станет достопримечательностью континентального значения?
— Чтобы ответить на этот вопрос, — поясняют с достоинством философы-мыслители, — мы и хотим жадно прильнуть к источнику истины.
Лихо? Остается поставить последнюю точку.
— Как пить дать! — ревет зал.
— Как дать пить?
— Дать!
— Как?
— В кредит, — лепечет Подстаканников, не в силах на радостях отказать своим вечным должникам. — Конечно же, в кредит. За светлое будущее «Утеса»!
Какой момент! Тост провозглашает сам бармен Подстаканников. Скупердяй и жмот в седьмом поколении.
— Прошу! — широким жестом приглашает Юрий Цезаревич к барной стойке.
Мы не можем отказать в просьбе нашему бармену.
Ульк!
Хорошо дали по шапке Жигулям. Аж у самих темечко загорелось. И тепло ему будет, судя по всему, долго…
Но дни идут. И вот, когда флагманский столик после второго стакана безмятежно хвалится: «А мысль-то течет все шире и все глубже», — бармен Подстаканников ни с того ни с сего устраивает настоящий мятеж.
— А когда же, — спрашивает он, — в «Утес» хлынут толпы туристов?
— Каких туристов? — удивляются истинные колдыбанцы.
— Вот те раз! — удивляется, в свою очередь, Юрий Цезаревич. — Сами же говорили: восхищенных.
— Ах да, кажется, действительно про туристов мы говорили. Но с какой стати они повалят в «Утес»?
— Вот те раз! Сами же говорили: «Утес» скоро станет достопримечательностью континентального значения.
— Ах да, говорили, — соглашаются «истбанцы». — Но каким же образом «Утес» прославится до такого уровня?
— Вот те раз! — чуть не плачет бармен. — Сами же говорили: на этот предмет вам вот-вот откроется удивительная истина.
— Ах да, — находят в себе мужество не отпираться завсегдатаи бара-сарая. — Точно, говорили. В таком случае чего вы волнуетесь? Откроется истина. Буквально сию минуту. Как дать пить?
— Никак! Не дать! — мгновенно превращается в осла потомственный жадина. — С какой стати пить? По какому выдающемуся поводу?
И снова разыгрывается драма у фонтана, то бишь у источника истины. Планка и так уж поднята очень высоко, но… Надо обязательно прыгнуть еще выше. То есть загнуть еще круче.
Вот левый глаз одного из наших капитанов начинает мигать, словно разыгравшийся волжский бакен. На условный сигнал откликаются другие «истбанцы». Игра пошла…
— Да будет вам известно, Юрий Цезаревич, — говорит один из завсегдатаев, — что нашему Безмочалкину открылась особая истина.
Все взоры устремляются на Безмочалкина.
— Да, мне открылась особая истина на предмет того, как прославить «Утес», — задумчиво говорит тот. — Почему бы на брегах Волги не родиться второму Рембрандту? Мне кажется, пора. Словом, я решил стать… вторым Рембрандтом.
Зал восторженно ахает. Правда, большинство завсегдатаев «Утеса» вряд ли точно знает, кто такой Рембрандт. Да и сам Безмочалкин имеет с ним, скорее всего, шапочное знакомство. Хотя стоп! В предбаннике мужского отделения бани № 1 висит на стене какая-то цветная репродукция, вырезанная из журнала. Может, это как раз Рембрандт? Ишь ты!
Впрочем, такие подробности в духе Гомера и Гюго не имеют большого значения на Самарской Луке. Дерзновенному банщику верят на слово. Да и сам он абсолютно верит в то, что говорит.
— Я чувствую себя уже без пяти минут Рембрандтом, — говорит он. — Но я пойду дальше великого художника. Я намерен создать исповедальную скульптурную композицию «Автопортрет с обнаженной на коленях». Улавливаете? С обнаженной. Рембрандт на такое не осмелился. У него на коленях сидит дама в закрытом платье.