В своих рассуждениях Мерзляков опирался на лучшие русские пьесы тогдашнего репертуара — «Ябеду» Капниста и «Недоросля» Фонвизина. В них единства времени, места и действия были соблюдены. Но в пору, когда Мерзляков писал свою статью, многие начинали задумываться о возможности строить пьесу по иным законам, в свободной манере. Рылеев в статье «Несколько мыслей о поэзии» (1825) считал твердо установленным фактом: «В драме три единства уже не должны и не могут быть для нас непременным законом». Окончательным ударом по классической теории трех единств было появление трагедии Пушкина «Борис Годунов», где действие происходит в течение семи лет, свободно переносится из дворца на площадь, из покоев патриарха на поле битвы.
Догматический подход Мерзлякова к драматургии оказался опровергнут ходом литературного развития. Но все же его заслуги перед русской критикой были велики. Белинский отмечал, что едва ли не первым Мерзляков «уже хлопотал не об отдельных стихах и местах, но рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений. Это было значительным шагом вперед для русской критики, тем более что Мерзляков критиковал с жаром, основательностию и замечательным красноречием».
За год до того, как была опубликована статья Мерзлякова «О том, что называется действие драмы...», в журнале «Сын отечества» появилась статья героя 1812 года, участника Бородинской битвы Федора Глинки «О необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года». Отражая патриотический подъем, охвативший страну, Глинка выдвинул требование, чтобы литература стала достойной подвигов русского солдата: «Во все времена и у всех народов слава языка следовала за славою оружия, гремя и возрастая вместе с нею». Он эмоционально призывал к демократизации литературы: писать о победах русского оружия, по его словам, надо «не для одних ученых, но для людей всякого состояния, ибо всякие состояния участвовали в славе войны и в свободе отечества».
Требование героической литературы, воспитывающей патриотизм и свободолюбие,— это декабристское требование. Глинка одним из первых вступил в тайное декабристское общество «Союз благоденствия».
Многие декабристы писали стихи. Они видели в литературе могучее средство революционной пропаганды, и в уставе «Союза благоденствия» было законодательно закреплено, что каждый его участник «старается изыскать средства изящным искусствам дать надлежащее направление, состоящее не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствовании и возвышении нравственного чувства нашего». Членам тайной организации вменялось в обязанность «убеждать, что сила и прелесть стихотворений не состоит ни в созвучии слов, ни в высокопарности мыслей, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих».
Слово «высокий» в кругу декабристов использовали в значении «гражданский». Обращаясь к ссыльным декабристам с посланием в Сибирь, Пушкин не случайно употребил это слово:
Мысль о высоком предназначении поэзии — одна из основных в декабристской критике. Поэта уподобляют оратору, призывающему к борьбе, воину, идущему на подвиг. Рылеев в статье «Несколько мыслей о поэзии» убеждает поэтов «осуществить идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин».
Критики-декабристы требуют, чтобы поэты искали вдохновения на русской почве, в русской истории, в русском характере. Это требование проходит красной нитью через цикл статей Сомова «О романтической поэзии». Близкий декабристам критик в третьей статье цикла заявляет, что русский язык исключительно богат, и поэты найдут в нем выразительные средства, чтобы передать не только «томление любви безнадежной» или «унылые звуки скорби», но и «борение стихии, и пылкие порывы страстей необузданных».
Еще более решительно требование национальной самобытности выдвигает Кюхельбекер. В статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» он выступает против подражаний иностранным образцам и патетически восклицает: «Да создастся для славы России поэзия истинно русская!»
А. Бестужев в статье «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» критиковал принятую в дворянском обществе систему воспитания: «Мы всосали с молоком безнародность». С горечью он спрашивал: «Когда же попадем мы в свою колею? Когда будем писать прямо по-русски?» И тут же, оценивая только что появившуюся в рукописи комедию Грибоедова «Горе от ума», прозорливо предсказывал, что будущее «поставит ее в число первых творений народных».