Однако эта первая «оттепель» длилась недолго. В мае 1924 года состоялось совещание высоких партийных органов, посвящённое проблемам «литературы и искусства». На нем, по слухам, об Ахматовой была произнесена одна фраза: «Не расстреливать, но не печатать». Воля партии, как показали дальнейшие события, была выполнена. Еще меньше повезло другим писателям старшего поколения, оставшимся на родине. Мало кто из них умер ненасильственной смертью.
Обращает на себя внимание словосочетание «литература и искусство», получившее в дальнейшем широкое хождение вплоть до последних дней советской власти. Его смысл очевиден: литература для большевиков искусством не является со всеми вытекающими последствиями, каковые оказались весьма болезненными. Несколькими годами ранее по время беседы А. Луначарского с В. Лениным Владимир Ильич произнес историческую фразу, которая обрамляла киноэкраны по всей стране в течение долгого времени: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» 5). Когда прозвучали эти слова, фильмы были ещё немыми и нецветными. Но дело не в этом. Отдать важнейшее место кино в стране, где художественная литература давно завоевала высочайший моральный авторитет и мировую славу, значило стремление определенным образом отодвинуть ее на второй план.
Первым последствием упомянутого майского партийного заседания было постановление ЦК РКП (б) «О политике партии в области художественной литературы» 1925 года. Оно обозначило рубеж, после которого начался постепенный вначале процесс уничтожения прежних принципов обращения с художественной литературой и замена их новыми. Претендуя на роль своеобразного законодателя и арбитра в литературных спорах, ЦК партии обнародовал программную установку: «Ни на минуту не сдавая позиций коммунизма, вскрывая объективный классовый смысл различных литературных произведений, коммунистическая критика должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т. д.» 6).
Теоретической базой политики партии в области литературы оказалась статья В.И. Ленина 1905 года «Партийная организация и партийная литература». Её главный тезис о том, что «литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, “колесиком и винтиком” одного единого великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса», был безоговорочно принят «к руководству и исполнению» соответствующими органами и частью писателей, положительные отклики которых на партийные инициативы были собраны и уже в 1926 году изданы специальной книжкой. Впрочем, даже среди поспешивших заявить о своей лояльности нашлись и такие, что задались вопросом: а какую собственно литературу имел в виду Ленин? – Политическую? Философскую? Экономическую? Художественную? Вопрос повис в воздухе. Обсуждать его публично желающих уже не нашлось даже среди известных оппозиционеров.
Только через тридцать лет, в годы хрущевской «оттепели», кто-то обнаружил или вытащил на свет хранившуюся до времени статью Н.К. Крупской, в которой будто бы говорилось, что в статье «Партийная организация и партийная литература» Ленин не имел в виду художественную литературу. Вспыхнувшую дискуссию, хотя и сугубо кулуарную, мгновенно прекратили, не дав ей разгореться. И продолжали десятилетиями учиться и учить: «Литература должна стать частью…» И продолжалось это до той поры, пока само время не сделало бессмысленной и эту статью, и эту полемику, и всеобщее идолопоклонство. Но кто знает, в какую цену обошлись изящной словесности эти семьдесят лет?
Футурист Маяковский взялся быть «народа водителем и одновременно народным слугой» (1926) и призывал коллег по литературе – « занять свое место в рабочем строю». Программой деятельности поэта для него было: «Надо жизнь / сначала переделать, / Переделав – / можно воспевать» (1926) 7). Недаром, конечно, он удостоился, правда, посмертно, высочайшей похвалы: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи. Невнимание к его памяти и произведениям – преступление». Хотя сам поэт, избрав популярную в те годы позицию – «И тот, кто сегодня поет не с нами, тот против нас» – внутренне все-таки сомневался в её справедливости. Уже в 1924 году он написал «Юбилейное», в котором «подсаживал на пьедестал» того самого Пушкина, которого призывал «бросить с Парохода современности». Кто знает, какую долю в предсмертных страданиях Маяковского занимали мысли о своем погубленном таланте. Ведь его итоговая выставка «Двадцать лет работы» была демонстративно проигнорирована партийными органами. В поэтическом завещании «Во весь голос», предъявляя потомкам «сто томов своих партийных книжек», он недвусмысленно заявлял: «…я себя смирял, становясь на горло собственной песне» (XII, 29—1, 1930).
Происшедшие на рубеже XIX и XX века научно-техническая, общественно-политическая и культурная революции существенно изменили представления человека о себе самом и окружающей действительности. Уклад его жизни и взгляды на мир, сложившиеся веками, рушились под их натиском. Психика людей подверглась давлению экстремальных ситуаций, быстро сменяющих одна другую. После того как философы провозгласили, что «Бог умер» и надеяться больше не на кого, возникла иллюзия возможности реализовать социальные утопии, нередко ломая природу человека, игнорируя опыт его исторического развития. После 1917 года пришла очередь России. В ней события пошли своим путем, удивительным образом сочетая террор и энтузиазм, разрушая религиозные идеалы и утверждая вместо них коммунистическую идеологию. Столь же противоречивым оказался и путь литературы.
В начале 20-х годов литературный процесс характеризовался необычайной активностью во всех видах и жанрах творчества. Главный его смысл и пафос заключались в поисках новых путей, новых форм. Для достижения этих целей использовались разные художественные стили, приемы, мирно уживавшиеся друг с другом, иногда даже в творчестве одного художника. Свою роль, как уже говорилось, сыграло введение нэпа. Большинство писателей оценивали первые послереволюционные годы как время, давшее свободу для творческого поиска и художественных открытий. За право представлять новую литературу спорили многочисленные литературные группировки.
В 1924 году вышла книга Н.А. Бродского и Н.П. Сидорова «От символизма до Октября». В ней, среди прочих, были опубликованы футуристическая «Декларация заумного языка» (1921), «За что борется ЛЕФ» (1923), декларации имажинистов (1919–1923), документы экспрессионистов (1919–1920), «Биокосмическая поэтика» (1921), декларация люминистов (1921), манифест и декрет от ничевоков (1920–1922). Появились декларация форм либризма (1922), декларация неоклассицистов (1923), программные документы группировок – «Серапионовых братьев» (1922), фуистов (1923), конструктивистов (1923), «Пролетарской поэзии» (1920), из которой вьделилась и обнародовала свою декларацию группа «Кузница» (1923), платформа группы «Октябрь» и др. Возникали и распадались литературные кружки, общества: «Звучащая раковина» во главе с Н. Гумилевым; «Кольцо поэтов им. КМ. Фофанова» с участием К. Вагинова; «Литературный особняк», «Островитяне» Н. Тихонова, В. Рождественского, Е. Полонской и др.
Все эти общества, группы и группировки, кружки, как правило, были малочисленны, чтоне мешало им громогласно заявлять о своей новаторской и единственно верной позиции. Ведущую роль в литературной жизни первой половины 20-х годов играли «Перевал» (1923–1932) под руководством старого коммуниста А.К Воронского, ассоциации пролетарских писателей – ВАПП, РАПП (1920–1932), а также писатели, не входившие в какие-либо группировки, так называемые попутчики.