В общественно-политической мысли России середины XIX в. сформировалось два основных направления: консервативное и либеральное.
Принципы консервативной идеологии сформулировал министр народного просвещения С.С. Уваров (1786–1855) в триаде «православие, самодержавие, народность». Стремление выстроить чёткую общественную систему, иерархию, вероятно, по-своему преломляло концепцию общества в идеалистической философии Гегеля. Отсюда её магический, гипнотизирующий эффект. При всех исторических нюансах эта триада просуществовала до эпохи Николая II включительно и продолжает пленять монархическое сознание в XXI в.
Понятие «народности» активно обсуждалось и в литературе, оно было ключевой категорией в литературной критике 30– 40-х годов. Встречается у Пушкина, Гоголя и, в особенности, у Белинского. Оппозиционные мыслители понимали «народность» социально – как демократизацию словесности, гении художественной литературы – как освоение исконных национальных корней, как коллективное бессознательное – интуитивно переживаемый русский «дух». В консервативной мысли «официальная народность» выражала идею единства народных масс и самодержавной власти, личности царя, освященной авторитетом церкви.
В журналистике пропагандистами теории «официальной народности» выступили Ф.В. Булгарин (1789–1859) и Н.И. Греч (1787–1867). Они издавали массовую газету «Северная пчела», которую поддерживала власть. Близкие идеи проповедовались и в популярном журнале О.И. Сенковского (1800–1858) «Библиотека для чтения». Здесь идея народности получала более тонкое выражение.
Самым крупным идеологом «официальной народности» был профессор русской истории М.П. Погодин (1800–1875). В его научно-литературном журнале «Москвитянин» и специальных трудах принципы народности развивались на материале прошлого России, в противопоставлении истории Запада и католической церкви. Верноподданническую идеологию активно отстаивал профессор Московского университета филолог С.П. Шевырев (1806–1864). Важно отметить, что для многих официальная идеология была не искусственно, насильно навязанной, а выражала живой религиозно-политический опыт. Она основывалась на вере, чувстве воцерковленности и мистической иерархии – символе Царя Христа, Христа Вседержителя, изображаемого в храмах на царском троне.
Тот же Погодин выступил с критикой самодержавно-бюрократической системы в период неудач Крымской войны. Свои взгляды он открыто изложил в «Историко-политических письмах», адресованных сначала Николаю I, а затем и Александру II. Для искренних монархистов идея святости самодержавной власти не препятствовала объективной оценке ошибок исторического самодержавия. Идеал усиливал чувство несовершенной реальности.
Общественные настроения и журналистика 40-х и 50—70-х годов во многом определялись полемикой западников и славянофилов. В 30-е годы «западниками» были практически все образованные люди. С Петровских времён Запад был источником научных знаний, моды, общественного устройства, художественных стилей. Эта пора ученичества в России продолжалась примерно до эпохи романтизма, когда возродился интерес к национальным истокам, когда молодой Пушкин произнес свое знаменитое стихотворное заклинание: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет…»
Собственно разделение на западников и славянофилов возникло в 1839 г., когда Т.Н. Грановский, вернувшись из Европы, познакомился с новыми модными идеями московских интеллигентов круга И.В. Киреевского (1806–1856) и вступил с ними в полемику. Конфликт России и Запада со всей определенностью был сформулирован уже П.Я. Чаадаевым (1794–1856) в его знаменитых «Философических письмах». С вызовом и максимализмом русского мыслителя Чаадаев в первом письме, написанном ещё в 1829 г. и опубликованном в 1836, утверждал: «Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, ни в чём не досталось нам от этого движения, мы исказили». С другой стороны, как западник, отрицая значение исторического наследия России, он же обозначил и тот философский вектор, который развивали славянофилы. В «Апологии сумасшедшего» он пророчески угадывал особую миссию страны: «Мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что прийти позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам». Философ утверждал, что Россия должна «решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество…».
Близкие образы волновали и Гоголя, завершившего первый том «Мёртвых душ» (1842) знаменитым символом «птицы-тройки», а в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847) и в «Размышлении о Божественной Литургии» (1845–1852) указавшего на путь религиозных исканий. В его разорванном сознании так и не соединились социальная критика и вера. Однако именно эти составляющие стали главной философской антиномией – слагаемыми – так называемой «русской идеи», которую Бердяев определил как «эсхатологическую». Споры западников и славянофилов 40—70-х годов развивались преимущественно в социально-политической и культурной сфере.
Оба течения в русской общественной мысли стали оппозиционными. И славянофилы, и западники выступали за отмену крепостного права, за проведение реформ в области суда, администрации; говорили о необходимости развития промышленности, торговли, просвещения, отстаивали свободу слова и печати, не принимали николаевскую бюрократическую систему. Внутри славянофильства и западничества также существовали разные позиции, что делало оба движения неоднородными. Так, после событий Французской революции, эмиграции Герцена, реформы 1861 г. ряд западников занял консервативную позицию. Издания М.Н. Каткова (1818–1887) «Русский вестник», где печатались многие прогрессивные русские писатели, и «Московские ведомости» стали проводить консервативно-охранительную линию. Грановского настораживали революционные выступления Герцена, и он планирован ответить другу и бывшему единомышленнику в его же издании «Полярная звезда» (№ 1–7, Лондон, 1855–1862; № 8, Женева, 1868). При этом любопытно уважение к противникам, существовавшее в этой среде. В 1858 г. Герцен опубликовал в своем «Колоколе» статью Чичерина «Обвинительный акт», направленную против него самого. Взгляды Герцена там были названы «неистовым беснованием».
Самыми видными представителями западничества были историк Н.Т. Грановский, профессора истории и права С. М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин; среди литераторов – В.Г. Белинский и А.И. Герцен. Их идеи пропагандировались в университетских лекциях и статьях, печатавшихся в «Московском наблюдателе», «Московских ведомостях», «Отечественных записках», позже в «Русском вестнике» и «Атенее». Споры велись и в московских салонах Елагиных, Свербеевых, Чаадаева. Крупнейшими общественными проявлениями западничества стали публичные лекции Грановского и статьи Белинского в «Отечественных записках». Западники заговорили об общественном значении литературы и начали использовать термин «реализм». Их идеи оказали существенное влияние на многих русских писателей – И.С. Тургенева, Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.Ф. Писемского, И.А. Гончарова. При этом не следует повторять ошибки вульгарно социологического литературоведения, идейно распределявшего писателей по «партиям». И вообще, идея не является чьей-либо собственностью. По словам М. Волошина, идея не может принадлежать человеку – человек может принадлежать идее. В спорах жили антиномическое единство и единичность Истины, которой была любовь к России.
Так, славянофил Самарин вспоминал, что «оба кружка не соглашались почти ни в чём; тем не менее ежедневно сходились, жили между собой дружно и составляли как бы одно общество». После событий Французской революции 1848 г. уже отошедший от западничества Герцен сформулировал это диалектическое единство еще более чётко: «И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно» (курсив автора). Их полемика была интересна большим общественным резонансом, оживившим культурную и литературную жизнь России.