Выбрать главу

В Суде подросток проводил летние каникулы. После окрашенного в серые тона захолустного Череповца, почти монастырского быта на частной квартире, зубрежки совершенно ненужных ему предметов по программе реального училища, он с головой погружался в быт процветающей усадьбы, где всегда было множество гостей. Здесь он по-настоящему ощущал «вкус жизни». В «поэме детства» ему прежде всего видится пиршественное изобилие, состоящее из подлинных гастрономических изысков:

…………………………………..Уха С лимоном, жирная, стерляжья, Пропомидорена остро. И шейка Санечки лебяжья Ко мне сгибается хитро. И прыгает во взорах чертик, Когда несет она к столу Угря, лежащего как кортик, Сотэ, ризото, пастилу!
Был повар старший из яхт-клуба, Из английского был второй. Они кормили так порой, Что можно было скушать губы… Паштет из кур и пряженцы; И рябчики с душком, с начинкой Икрой прослоенной, пластинкой Филе делящей; варенцы; Сморчки под яйцами крутыми; Каштаненные индюки; Орех под сливками густыми — Шедевры мяса и муки!..

Читая эти строки, невольно вспоминаешь издевательские слова Маяковского, назвавшего некоторые стихотворения Игоря Северянина зарифмованным меню.

Впрочем, непослушный юный поэт впитывал и другие впечатления; он пользовался полной свободой и в этом смысле мало чем отличался от своих деревенских сверстников:

Ах, вкладывал я ногу в стремя, Среди оснеженных полей, Катаясь на гнедом Спирютке; Порой, на паре быстрых лыж, Под девий хохоток и шутки, — Поди поймай меня! шалишь! — Носился вихрем вдоль околиц; А то скользил на лед реки; Проезжей тройки колоколец Звучал вдали. На огоньки  Шел утомленный богомолец, И вечеряли старики. Ходил на фабрику, в контору, И друг мой, старый кочегар, Любил мне говорить про пору, Когда еще он не был стар. Среди замусленных рабочих Имел я множество друзей, Цигарку покурить охочих, Хозяйских подразнить гусей, Со мною взросло покалякать О недостатках и нужде, Бесслезно кой о чем поплакать И посмеяться кое-где…

Детство кончилось неожиданно. Отец поэта никогда не был деловым человеком; столь же непрактичной была и его сестра, с которой они на правах компаньонов управляли картонной фабрикой в Сойволе. Ее пришлось в 1903 году продать; при этом все семейство вздохнуло с облегчением. Северянину не пришлось заканчивать реальное училище; его отец принял место коммерческого агента одного из пароходств на Дальнем Востоке и увез с собой сына, который (по собственным словам) был с тех пор обречен пожизненно мечтать о Нагасаки. Он умер. Северянин пустился в самостоятельное жизненное плаванье, став «только поэтом».

Больше в Суде Северянин никогда не был; но усадьбу дяди на Русском Севере он всегда считал колыбелью своей поэзии. Свидетельством является одно из его последних (и, может быть, лучших) стихотворений:

Сияет даль, и там, в ее сиянье, Порожиста, быстра и голуба Родная Суда в ласковом влиянье На зрелые прибрежные хлеба.
Ее притоки — Андога и Кумба, Нелаза, Кемза, Шулома и Колпь, — Открытья восьмилетнего Колумба, Я вижу вас из-за несметных толп.
Ведь с вами, реки, связано такое, Незабываемое никогда, Пропахнувшее свежестью левкоя И говорящее сплошное «Да».
В вас столько в детстве выужено рыбы, По вам скользила лодочка моя: Воспламененное мое спасибо Вам, староновгородские края!
Шексна моя, и Ягорба, и Суда, Где просияла первая любовь, Где стать поэтом в силу самосуда, Взбурленная мне предрешила кровь.
Вас повидать опять — мое желанье, Не побеждаемое, как весна… Сияет даль, и там в ее сиянье, Моих слиянных рек голубизна.

Рождествено

Деревня Рождествено некогда называлась Большая Грязная; она сменила свое название после того, как царевич Алексей Петрович построил здесь деревянные дворец и церковь во имя Рождества Богородицы. Эти места были дарованы ему отцом Петром I, отвоевавшим Ижорскую землю (тогда именовавшуюся Ингерманландией) у шведов. Впрочем, в глазах современников наскоро возведенные хоромы наследника престола были скорее не дворцом, а монастырем в лесной чащобе.