Вот с того дня и пошло регулярное общение. Ракитин вышел во двор, усадил Машеньку возле куста сирени и принялся писать портрет — сначала в карандаше, а потом и красками, вынес мольберт. Русанов остался разговаривать с Василисой.
— В прошлом году, — поведала хозяйка, — поселился у меня один москвич — к осени уж дело подвигалось — тоже художник. Прибыл тутошние виды рисовать. Ну, думаю, рисуй, нам-то што. Молчаливый такой был, при галстуке, да и годами уже обмятый. А боле, правда сказать, пил, чем рисовал. Денег, видать, было много. Уйдёт в лес или на берег Оки, а ворочается — еле ноги несут. И всё эдак на мою Марью нехорошо смотрел, когда выпимши. Тут у моей вон соседки, Настасьи, козёл есть — Басурманом зовут — ну, точь-в-точь, как энтот Владислав Казимирыч глядит: тот же глаз, нехороший. Но — не позволял ничего, тихий, говорю, был. Да и невысокого смысла мушшына. Это я поняла, как он разговоры начал со мной заводить — ровно те с дурочкой. Ну, понятное дело: себя-то полагал образованным. Вот и норовил всё, как это подладиться под нас, как проще, да подурее выразить мысль. Я в эвти его разговоры-то не больно встревала — умолк.
Молчишь, и молчи, нам што. Платил аккуратно, за каждые 5 дней, как сам же и уговорился. А единожды выпил, видать, не по своим слабым силам, и сызнова вышел из своей молчаливости — свататься зачал. А от самого — спиртом, и в глазах распутство одно. Меня это аж ударило! Это мою-то чисту яблоньку в цвету, консомолку, да за такого кобеля?! Хоть и бедно живём, думаю, а за всякого мятого пьяницу — мне почитай ровесник! — хуч и с деньгой, да лучше я удавлюсь, чем дочку на поругание отдам! Да она и сама не пошла бы — побрезговала. Я тут, штобы он её как ненароком не оскорбил своим предложением, велела утром очистить нашу избу. Только того и разрешила, што отоспаться. А утром — его уж и след простыл.
Кончив рассказывать про художника, про себя, Василиса поинтересовалась родителями Алексея, где служат с дружком, женаты ли? Алексей ничего не таил, рассказывал обо всём подробно и почувствовал, что понравился Василисе. С тех пор она только с ним и разговаривала. А Ракитина, писавшего целую неделю портрет Машеньки, ни с того, ни с сего невзлюбила. Понял это Алексей после того, как Василиса высказалась более определенно:
— Похоже нарисовал — как живая! А токо ни к чему Марье это. Знать, што она такая. Вы-то улетите, а ей — все парни неровней покажутся. — И ушла молча к себе.
2
Время в Лужках шло, как будто, и незаметно, а, как говорила Василиса, начало уже к осени подвигаться. В один из прохладных вечеров Русанов не пошёл в Липки на танцы, куда обычно ходили все холостяки. Штурман там даже нашёл себе одинокую женщину лет 35-ти и часто у неё ночевал. Алексей же томился по Ольге, оставшейся в гарнизоне его службы, но нравилась, вроде, и дочь Василисы — сам не мог понять себя. Как не мог понять и штурмана. Вон Генка! Тоже ходит в Липки к женщине старше себя, так ведь зато — красивая, двух мужей рассчитала, и одна — без детей. А у женщины штурмана — мальчишка растёт, соображает уже всё.
Расстроенный, Алексей зажёг керосиновую лампу и, чтобы отвлечься, сел возле окошка читать. Вошла Василиса.
— Над чем эвто всё карасин палишь?
— Да вот… читаю, — смутился он. — А керосину мы ведь купили.
— Я не про карасин, мне ваших денег не жалко. Про што книга, такая толстая, спрашиваю?
— Русская история. Один учёный написал, Соловьёв.
— Ну и как? Правду написал? — Глаза у Василисы были внимательные, но и, показалось Русанову, насмешливые. Ждала, что скажет.
Где-то за стеклом в окне надсадно жужжала муха. Обдумывая ответ, Русанов не мог сосредоточиться, а потому и сказал не конкретно, а вообще:
— Хорошая книга. Наверное, так всё и было, как написано. Это ведь не про наше время.
— Вот и Марья у меня. Тоже книжки приносит в дом — 7-летку окончила. Слушала я её книжки. Не часто, правда. Да она и сама любит мне пересказывать. Про негров всё, индейцев, американски трущобы. А про нас — книжек нету. Приносила как-то одну — "Кавалер Звезды" называлась. Ну, так эвто всё одно не про нас.
— Да нет, есть и про нашу жизнь хорошие книги, Василиса Кирилловна, только мало пока.
— Может, и есть, не спорю. Марья у меня — тоже ведь русская. И судьба у ей наша — небось, и сам кажный день видишь. В книжках про эвто не напишут.