И Ф. М. Достоевский, и Л. Н. Толстой, и замечательные русские религиозные философы конца XIX — начала XX века настаивали на возможности и необходимости «третьего пути»: через самосовершенствование человека, через его очеловечивание — этическое, религиозное и т. п. И Л. Н. Толстой, и Ф. М. Достоевский считали, что нравственное совершенствование должно совершенствовать общество. Дело не в том, что они «не дочитали» Маркса и не сумели понять, что политическое, социальное и экономическое переустройство общества важнее нравственного. Опыт Французской революции (или французских и других революций) внушил им, что политика и экономика без нравственных критериев могут принести только бедствие человечеству.
Характерно, что уже Т. Мор в своей «Утопии» говорил не только об улучшении человека государством по правилам, измышленным его спасителем (основатель государства Утопия и его эпоним легендарный Утоп), но и о переделке природы. В XX веке как в социалистических, так и капиталистических странах это стремление было доведено до своего максима («не ждать милостей у природы» и пр.). Опыт XX в. показал, что нарушение экологического равновесия, предписывание природе своих законов и ее безоглядная эксплуатация так же опасны и грозят гибелью цивилизации, как и навязывание социуму теоретически измышленных законов.
Стремление наперекор всему заставить общество развиваться по «математически» вычисленным законам, потребовать от него этого, принудив его силой, как показал еще Ф. М. Достоевский в «Бесах», логически приведет к циничному злодейству. Ю. А. Трифонов, проанализировав эту тенденцию в более общей форме, назвал ее «нетерпением» («Нетерпение», 1973). А. П. Платонов сумел понять и изобразить это же явление в своей замечательной трилогии («Котлован», «Ювенильное море», «Чевенгур»). Его романы особенно впечатляют, так как явления показаны им изнутри — наивный революционный утопический романтизм здесь сплетается в один клубок с невежеством, предельно воинственным отношением к любой традиции и максималистским нетерпением: коммунизм должен быть построен к осени (позже в официальной печати это «нетерпение» будет названо «волюнтаризмом», как будто он появился только в хрущевские времена). По существу то же содержалось и в метафорических «Роковых яйцах» М. А. Булгакова. Приводившиеся здесь примеры свидетельствуют о том, что проблематика утопизма, то вплетаясь в другие проблемы, то оказываясь в центре внимания писателей, постоянно беспокоила умы и XIX, и XX веков. Отдельного внимания заслуживают теперь многочисленные антиутопии, или так называемые «романы предупреждения».
Один из постоянных элементов утопических систем и размышлений — дилемма «общественная (=общая)» / «частная собственность». Она была основной для Т. Мора, который считается родоначальником философского социального утопизма. Мы практически пережили опыт, убеждающий нас в том, что общая («всенародная») собственность может вовсе не восприниматься как принадлежащая каждому. Каждому — оказывается никому, она превращается в абстракцию, не способную мотивировать ни труд, ни отношение к общей собственности как к своей. Последствия нам известны: низкая производительность труда и растаскивание «социалистической собственности» — и в крупных масштабах, и в массовом явлении «несунов». Характерно, что из официальной публицистики исчезает привычная для 1920-х гг. цитата из Ленина, согласно которой в соревновании общественных систем все будет решать производительность труда. Забвение этого трезвого утверждения означало, что упование на коллективный неисчерпаемый энтузиазм иссякло. Именно подобные упования ясно говорили об утопичности задуманного или официально утверждаемого. Думается, что в этом свете надо бы осмыслить сочинения многих писателей 1920-х — 1930-х гг. — и честных, и нарочитых конформистов, создавших легенды о «переходе» к будущему, легенды, увенчанные такими кинематографическими шедеврами, как «Кубанские казаки» и др. Это тоже в конечном счете судьба утопизма, она отложилась в соотношении официальной версии развития советского общества и реально-бытовой истории народа, которая еще должна быть изучена и понята.