В повести Т. Пулатова выявляется взаимосвязь между запечатленным мгновением из жизни пустыни (один день) и всем предшествующим ходом времени, который не поддается измерению и вбирает в себя эволюционный процесс живого вещества, достигнутый, по словам В.И. Вернадского, «приспособлением организмов в течение геологического времени, в результате увеличившим и всюдность жизни, и ее давление» (Вернадский 1989: 125). В контексте высказывания Вернадского обращает на себя внимание в повести описание некоторых природных явлений. Так, о мхе говорится: «В нем, пожалуй, в равной доле столько же от камней, от растений и от животных, ибо мох – это основа сущего в пустыне. От него и развились потом, отделившись, три ветки – песок, травы и кустарники, а также птицы и зверье» (Пулатов 1991: 403).
Эволюционный процесс – это и генетическая память. О коршуне в повести говорится, что у него сохранился «слабый инстинкт, оставшийся у птицы от ее предков – обитателей моря» (Пулатов 1991: 416). Жизнь пустыни в течение суток в изображении Т. Пулатова предстает структурно-организован-ной, цикличной, со своей системой координат, вертикальнойи горизонтальнойсферами. Так, в повести речь идет об иерархической «вертикали» живых существ: «длинная и сложная лестница существ, на самой нижней ступеньке которой – бабочки и травоядные жуки, а на верхней, последней – беркут и коршун» (Пулатов 1991: 415).
Смыслом природного развития, как известно, является эволюция, основу которой составляет упорядоченность взаимосвязей внутри «единого целого» (В. Вернадский). Повесть Т. Пулатова раскрывает направленность и внутреннюю взаимообусловленность природного развития. Пустыня живет по своим законам. «Одушевленность» растений, камней, ветра и тумана наполняет этот мир подвижностью, позволяет воспринимать его как зыбкий, движущийся, «живой». И «надо всем, что здесь суетится, обманывает друг друга – скарабеями, сизифами, полевыми мышами… над всей мелкой живностью, – висит смертоносный клюв коршуна. Они – как его подданные, ибо живут на его территории» (Пулатов 1991: 400). Граница владений коршуна точно определена. «Хотя и принадлежала ему обширная территория для охоты, все же имела она четкие границы, нарушать которые он не имел права» (Пулатов 1991: 402).
В организации жизни пустыни есть своя иерархическая «лестница» власти («хозяева из птиц и зверья» уживаются друг с другом), свой природный порядок: «…Такое множество хозяев было вовсе не помехой, а жизненной необходимостью, ибо каждый из них охотился за другим: коршун за зайцем, суслик за полевой мышью» (Пулатов 1991: 410). Врагов не имеют лишь беркут и коршун, они и являются «подлинными хозяевами территории», негласно распределив роли в пустыне и не мешая друг другу. Не будь этого «порядка» в пустыне, согласованности и взаимодействия частей этой маленькой «Вселенной», в ней наступил бы хаос – главная угроза жизни. Жизнь пустыни основана на естественных «законах», природной целесообразности и упорядоченности, способствующих гармонии ее существования, которая может быть нарушена лишь стихией (бурей), и то на время. Природная упорядоченность предполагает строгую последовательность во всем, выработанную в процессе эволюции «живого вещества» (В. Вернадский) пустыни. Жизнь коршуна строго регламентирована, он подчиняется «птичьим законам», соблюдая пост, воздержание: «…Только старые птицы знают цену каждого запрета, сколь бы неприятным и мучительным он ни был» (Пулатов 1991: 414); знает, что «рассвет – не время охоты» (Пулатов 1991: 399); поединок коршунов-соперников, бьющихся за самку до смерти одного из них (продолжает род более сильная особь, более жизнеспособная), ведется по «особым правилам боя» и многое другое. Право коршуна владычествовать постоянно подвергается испытаниям. Таким испытанием становится для стареющего коршуна и длительный облет всей территории после ночи новолуния. Автор подробно воспроизводит детали облета, раскрывая сложную гамму разнообразных эмоций коршуна. В этом нет антропоморфизма, а есть стремление психологически убедительно воссоздать облик коршуна как совершенного творения природы. Верный «более сильному инстинкту – инстинкту воздержания», он не прельщается легкой добычей – мертвым зайцем-песчаником, которым вскоре же поживится беркут, еще мало живущий на свете и часто нарушающий «птичьи законы». Но соблазн одерживает верх в коршуне, когда он видит летучую мышь, покинувшую родное гнездо в предчувствии смерти.
Легкая его добыча не только не приносит ему ощущения насыщения, но вызывает отвращение и чувство раскаяния, так как, оглушенный звуками, улавливаемыми летучей мышью, он оказывается на чужой территории, о чем ему тут же дает понять ее хозяин. «…И родилось это горькое чувство, когда коршун не смог увернуться от удара, и была тут еще вина за ошибку, когда залетел он на чужую территорию, и еще стыд после ухода, и сожаление, что кого-то потревожил, словом, все оттенки настроения, из которых собирается птичья мудрость. Мудрость – как запоздалое откровение, как предел, после которого коршун уже не может брать у жизни отвагой и силой, ибо мудрость ослабляет и глушит желания» (Пулатов 1991: 427). В повести «Владения» жизнь пустыни в течение суток представлена как замкнутое Целое, как маленькая Вселенная, живущая по своим природным законам. В числе этих «законов» и борьба за возможность продолжения рода, и преемственность жизни и смерти, и единство сущего.
Природный круговоротв изображении Т. Пулатова вбирает в себя не только цикличность, составляющую его основу, но и направленное движение по кругу, объединяющее все «население» земли в единое целое. «…Воздух этот был ответвлением огромного течения, что плывет всегда над одной и той же землей, над городами, лесами и деревнями, неутомимо, не меняя избранного пути», который «лежит к океану и спускается потом радугой, ныряет в воду, оставив после себя брызги, и плывет, превратившись в морское течение, а потом снова улетает в воздух, отряхнувшись на берегу и оросив все дождем; и так вечно в одном круговороте: пока начало течения догоняет свой хвост над землей, тело его плывет по морю, и так эти два полукруга сменяются – когда один в воде, другой в воздухе, течение связывает землю, оба его полушария, всех живущих – рыб и коршунов, лесных зверей со зверями песков, – связывает больше, нежели просто сходством повадок или прошлого общего происхождения, но судьбой» (Пулатов 1991: 416).
Повесть Т. Пулатова «Владения» появилась в тот момент, когда о разладе человека с природой заговорили «жестоко и откровенно» (Л. Леонов), когда вопрос о спасении природы стал одним из наиболее злободневных. Автор создает своеобразную философскую аллегорию, в которой подчеркивается самоценность Природы, представляющей собой единое Целое. Сама эта идея, пронизывающая древние философии, естественные науки, находит у Т. Пулатова художественное воплощение.
Вместо антропоцентрическоймодели мира в повести «Владения» предстает « натуроцентрическая» модель с образом-символом пустыни и населяющим ее животным миром. В описании природной жизни в течение суток как звена в ее вечном и неподвластном никому круговороте времени выражен восточный «склад мышления» (Г.Д. Гачев) в его «поэтическом» воплощении.