— А я от Алиева, — вставляет Евгеньвладимирыч.
— Но ты-то, Сашка, апокалипсис местного масштаба, ты чего творишь? У тебя что, меньше мозгов, чем у них?
— Я младше, конечно, меньше, — Сашка улыбается широко-широко. Что-то не заметно, чтобы это помогало.
— Валентин Николаевич горло сорвал, наверное, требуя, чтобы вы остановились. Почему никто не остановился? Вы его не слышали что ли?
— Когда на катке есть старшие тренеры, всё должно делаться с их одобрения, позволения и согласия, — тарабанит Сашка, как по писаному. Некоторые вещи не меняются, например, то, что, если они вместе участвуют в каком-то безобразии, убалтывает старших после этого она. — Мы его слышали, а вас нет. А раз вы молчали, значит, пресекать происходящее не собирались.
— Язык без костей, — смеётся Светланвладимирна. — Куда это девается перед камерами, не подскажешь?
— Сама не знаю, — она плечами пожимает, больше чувствует, чем слышит, как за её спиной ребята выдыхают. Когда тренеры смеются, это значит, что наказывать они не будут. — Так мы пойдём?
— Увижу хоть один четверной от вас троих — все трое завтра в номерах просидите целый день, — грозится Светланвладимирна. Евгеньвладимирыч кивает, даже не поворачиваясь к ним — уже наблюдает за другими. — Идите, засранцы.
Нет, её тренеры всё-таки что-то с чем-то. Сашка твёрдо уверена, что от них не уйдёт никогда и ни за что. Даже если её попытаются переманить.
Не то чтобы она думала, что это произойдёт так скоро, думает она на следующий день, хмуро буравя взглядом Евгения Викторовича, олимпийскую надежду России года эдак… когда там он Игры выиграл? Вроде бы после её рождения, но она этого всё равно не помнит. Точно не до, потому что когда мама с папой на Играх были, золото в мужской одиночке досталось крёстному. В шестом или в десятом, когда он выиграл? Евгений Викторович о её мыслях наверняка не подозревает, разливается соловьём, даже не замечая, что его особо-то и не слушают, и Сашке думается, он наглый или глупый? Вроде бы глупыми взрослые быть не должны, и уважение какое-то пытается вылезти на поверхность, но, с другой стороны, сколько раз она видела глупых взрослых? Много, очень много. Нет, наверное, просто наглый — так открыто в самом начале сборов пытаться переманить её к себе, да ещё и игнорируя то, что трансферное окно закрылось и переходить ей пришлось бы с огромным скандалом и кучей проблем, если бы она хоть на секунду предположила, что можно согласиться на условия, это надо иметь достаточно наглости в себе. Не всегда это плохо — не всегда хорошо.
— Евгений Викторович, — вклинивается она, — единственный вариант, при котором я приду к вам тренироваться — это если во всём мире не останется больше тренеров. Прям завтра. Потому что даже если меня выгонят Светланвладимирна и Евгеньвладимирыч, я попрошусь к Этери Георгиевне, у неё вроде хорошая команда. А если не к ней, то в Канаду, Жене Медведевой там вроде нормально было, пока она тут не застряла, заодно будет повод посоревноваться с Ханю на одном льду. Или к Миэ Хамада, мне нравится, как катает Рика, только надо будет японский для этого подучить, говорят, она по-английски не говорит. К Ламбьелю ещё можно, он вроде прикольный, правда, не знаю, если он меня выдержит… Ну вы поняли, наверное, да?
— Ты даже не знаешь, какая у нас команда! — вскидывается Евгений Викторович. Это он что, всё время, что распинался, об этом так и не сказал? — У нас замечательные тренеры, хореографы, постановщики, да кто угодно! К нам из Хрустального Сергей Розанов перешёл, с которым они прыжки ставят! Мы тебе программу поставим от Ше-Линн Бурн, тебе Вера Вонг костюм сошьет!
Сашке думается, это всё похоже на пиздёж ещё грубее, чем когда Димка, в его шестнадцать, за спиной шоколадку пряча, врал, что нет у него шоколада вообще, пытаясь ей сделать сюрприз.
— Прыжки, — говорит она, — мне и так даются все, достаточно только постараться, скоро Саню догоню. Программы от Ольгерманны и Валентинниколаича и платья от Евстигнеевой меня тоже устраивают, спасибо большое. И с чего вы взяли, что Светланвладимирна и Евгеньвладимирыч не смогут договориться с Ше-Линн или Верой Вонг, если я захочу с ними поработать? У меня тренеры тоже не абы кто, да я и сама уже во всём мире известна, не думаю, что они отказались бы. Попробуйте кого-нибудь с нуля вырастить, как меня мои тренеры, а, Евгений Викторович? А то вы пока что только на чужом горбу выехать пытаетесь.
— Так и сказала? — Светланвладимирна смеётся так, что аж слёзы на глазах выступают. Сашке не до смеха, она до сих пор злая, что её так активно уламывали уйти от тренеров, да ещё и не обращая внимания на её отказы.
— Так и сказала, — подтверждает она. — Ну а чо он?
— Света, ты на неё плохо влияешь, — Евгеньвладимирыч явно пытается не улыбаться. — Взяла и нагрубила олимпийскому чемпиону, всемирной легенде фигурного катания…
— И далее по тексту, — перебивает его Светланвладимирна. — Ну нагрубила и нагрубила, чего ты бубнишь-то? Всего-то лишила себя на всю жизнь шанса тренироваться у великого и ужасного Евгения Плющенко, к которому я бы её и так не отпустила.
— А к кому-то отпустили бы? — Сашка хмурится. Интересные заявления.
— Не к нему, для начала. А так, ну решила бы ты уйти, что мне, вставать в дверях и орать, что не пущу? Ты девочка уже большая, способна соображать и сама, что для тебя в приоритете. И если тебе поможет смена тренеров, то почему бы и нет?
Нет, Сашка, конечно, в чужих эмоциях плохо разбирается, по её собственному мнению, но у Светланвладимирны в глазах что-то такое, что не вяжется с лёгким, почти легкомысленным тоном её слов, с улыбкой, которая с её лица так и не сходит. И у Евгеньвладимирыча то же самое. Как будто они ожидают, что сейчас она скажет что-то типа «да, знаете, я тут подумала, мне бы других тренеров», встанет и уйдёт.
— Не, не хочу я никуда, — лёгкий тон Светланвладимирны копируется легко, как-то сам собой. — Мне тут лучше. Не хочу к другим тренерам.
Ей кажется, или они выдыхают?
По видеосвязи она маме и папе посылает тысячу воздушных поцелуев, воркует с Васей и передаёт приветы бабушкам и дедушкам. Мама, узнав о произошедшем, глаза закатывает, папа смеётся так, что мама его пихает локотком в бок — от неё же она и научилась так делать, вся в маму, как ни крути — и обещает крёстному рассказать. Сашка представляет себе, как они будут смеяться с этого вместе, и самой смешно становится. Пусть рассказывает. Им тут ещё торчать и торчать, и она скучает по дому и по семье, но тренироваться надо. Сезон должен быть. Сезон наверняка будет. Его никто не отменял.
— Как думаете, — спрашивает она ребят позже, когда они все вместе сидят на крыше, на закат щурясь, когда Тина влажным носом тыкается ей в ладонь, требуя её погладить, — будет хоть какая-то международка в этом сезоне, или всё поотменяют?
— Зассут, — ржёт Санёк. — Если бэшки оставят, уже хорошо будет.
— Да и какая разница? — Димка плечами пожимает. — Главное, не расслабляться. А то вдруг Олимпиаду возьмут и не отменят?
— До Олимпиады ещё больше года, — хмыкает Марк. Больше года, думается Сашке, это ничего — пролетят, и не заметишь. — А без соревнований расслабиться слишком легко. Хоть что-то надо.
— Значит, будем надеяться, — подбивает Макар итог, улыбается бесшабашно. — Что скажешь, Сашк?
Сашка молчит. Сашке говорить ничего не хочется. Хочется сидеть тут, с ребятами, на этой крыше, и щуриться на закат, зная, что рано или поздно она всё равно вернётся на соревновательный лёд. Зная, что её поддержат её родители, её друзья, её тренеры — все те, кого она записала в свою семью, не обязательно кровно с ней связанную. Все те, кому она важна и кто важен ей.
И что она обязательно освоит этот грёбаный кваксель и надерёт Ханю зад. Потому что если не она, Русская Ракета, то кто?