И куда бы вы ни обратились дальше, к Генри Мартину с огненно-красным Данте, шествующим среди буро-красного леса; к Берн-Джонсу, с нелогическим сочетанием фигур на детски условном фоне пейзажа картин старинных мастеров; к Францу Мельхерсу с его фламандскими сюжетами японски-детальной работы, на фоне японски-условного пейзажа; к прославленному мюнхенскими художниками полу-голландцу, полу-мулату Яну Тооропу с его кладбищами, черепами, преступными рожами или покойниками дегенерантами, протягивающими свои костлявые руки в белых лайковых перчатках, или с присутствующей при бредовой оргии девицей в белом ночном костюме у развалившейся избушки на берегу скорее вертикального зеркала, чем пруда и под стоящими, ветвями вниз, фантастическими деревьями, и, наконец, к картинам со случайно брошенными фигурами то под один, то под другой край рамы, то состоящими из тела без головы, то из головы без тела среди поля, усеянного цветами, или к иной тому подобной бессмыслице, — вы всюду увидите наших пациентов, вы легко узнаете основные черты творений душевно-больных с преобладанием больного настроения, с несоответствием между формой и содержанием, с иллюстрацией психопатических состояний, с больными символами и тонами, со слабоумной концепцией, с бесконечным числом условных знаков, о значении которых представляется каждому решать по своему усмотрению.
А литература последнего времени, поэзия, беллетристика, драма? Разве вы не замечаете, как в ее чистые струи всё чаще и чаще вливаются ручьи, несущие нечто, ничего общего не имеющие ни с сущностью, ни с задачами ее? Разве пресловутое литературное декадентство и символизм с преобладанием сюжетов из сферы больной души, с изощренной словесной иллюстрацией маловажных индивидуальных и случайных чувств и настроений, с обезличением творений в интересах хитросплетенных сочетаний мертвых слов и музыкальных звуков, не есть то же, что и некоторые течения в современной живописи, не напоминает ли, вернее, тех ламентаций и рифмований, которые с утра до вечера раздаются под сводами домов для умалишенных с их характерными чертами: неологизмами, аллитерацией, эхолалией, копролалией, рабашажем?
Вспомните знаменитого Поля Верлена с его поэтическими произведениями и с его феноменальным катехизисом поэта:
«Музыка прежде всего, и в ней ты должен предпочитать диссонанс; пусть она будет неопределенна и как бы растворима в воздухе. В ней должно отсутствовать всё, что имеет какой-нибудь вес, какую-нибудь устойчивость.
Слова твои должны быть подобраны не без ошибки; нет ничего более ценного, как пьяная песня, где неопределенное сливается с определенным.
Нам важен оттенок; не краски, а именно оттенок. О! Один только оттенок венчает мечту с мечтой и валторну с флейтой».
Вспомните версификаторов, дающих человечеству перлы поэзии, вроде следующего:
«Сегодня, если хотите, мне близко безумие всего: Как растение скучную жизнь я стараюсь вести, мерно шепчутся листья: Песочным пластом я способен тяготеть к средоточию; В беспорядочных чувствах вращаться светилом земли!»А сколько еще других подобных произведений с павлинами, лебедями, хризантемами, орхидеями и т. п.!
Вспомните последователей алкоголика и галлюцинанта Эдгара По с его ужасами, патологическими страхами, красными огнями и кровью, так свободно переживающих переход к самому безумному демонизму. Вспомните драматургов и писателей, вроде Метерлинка, Киплинга, Ибсена, наполняющих литературную атмосферу, наряду с истинно-художественными произведениями и такими произведениями, как «Втируша», «Слепцы», «Когда мы, мертвые, проснемся» и т. п., такими неясными условностями, которые или требуют особенного толкования со стороны артистов, или неминуемо ведут к нескончаемым спорам о том, что именно автор хотел сказать.
И этого всего будет достаточно для того, чтобы понять, что как в литературе нашего времени, так и в живописи и других изобразительных искусствах, всё более и более завладевает вниманием публики течение, чуждое истинному искусству и скорее подходящее к искусству больных нервов; достаточно этого и для того, чтобы считать это фактом огромной важности в то время, когда условия самой жизни требуют наивысшей степени напряжения общественного сознания.
VI
Выше мы признали обязанностью психиатра делиться с образованной публикой всем из области его науки, что представляет общественный интерес, но думаем при этом, что мало еще делиться одними фактами и теориями; вопросы науки тогда только приобретают общественное значение, когда они способствуют, по мере сил, освещению дальнейшего пути жизни человечества. Мы не желали бы заслужить упрека Макса Нордау в том, что «не хотим позаботиться о гигиене души, в то время, как во всех других областях знания стало общим местом, что гигиена выше терапии, что общественное здоровье больше выигрывает от мер предупредительных, чем от лечения уже запущенной болезни».
Признавая необходимость эстетического развития, как одного из элементов воспитания нашего юношества по отношению к совершенствованию органов чувств, к выработке чувства гармонии и понятия о прекрасном, к пониманию художественно выраженных возвышенных идей, мы, в то же время, не можем не потребовать, с точки зрения гигиены нервной системы, таких мер, которые не только не помешали бы осуществлению задач эстетического воспитания, но и способствовали бы сохранению здоровья подрастающего поколения.
Меры эти должны сводиться:
Во-первых, к устранению того общего утомления нервной системы, которое влечет вначале к неврастении и истерии, а впоследствии и к более тяжким нервным и психическим заболеваниям. Против этого грешит современная постановка музыкального воспитания еще не окрепших молодых организмов, обременяемых и в специальных школах и при домашних занятиях инструментальной музыкой чрезмерной физической и эмоциональной работой над развитием техники, что в свою очередь может, слишком рано для восприимчивой части юношества, открыть доступ к сильно волнующим произведениям музыкальной литературы. В возрасте недоразвившейся и еще неокрепшей нервной системы занятия музыкой должны сводиться к самой элементарной подготовке и к самой ограниченной в количественном отношении работы, и рациональное, с гигиенической стороны, пение должно стоять на первом плане.
Во-вторых, к обузданию чрезмерно развитого воображения и к правильной дисциплине его на почве неинтенсивных и отнюдь не неприятных эмоций и образов, для чего должно быть обращено особенное внимание на крайне осторожное развитие эстетического вкуса посредством произведений живописи и литературы; в этом отношении заслуживает упрека как посещение общих выставок картин и скульптурных работ, так и те произведения так называемой детской литературы, которые так склонны к злоупотреблению символистикой и к развитию чрезмерной чувствительности; сюда же относятся и детские иллюстрации, преждевременно навязывающие свои импрессионистские, зловредные для детей, тенденции.
И, в-третьих, к сохранению индивидуальных нормальных свойств личности одновременно с заботой о выработке цельного умственного и нравственного склада. «Вместо того, чтобы посылать ваших детей на театральную и бальную сцену, ступайте сами за кулисы детской жизни», — вот совет знаменитого Н. И. Пирогова родителям пятидесятых годов. Если в специальной педагогической литературе раздаются всё более и более энергические протесты против посещения детьми театров и против участия их в детских и любительских спектаклях, то тем более против подобных позорных забав должна вооружиться гигиена нервной системы, на основании того, что сценическое искусство, понуждающее к раздвоению личности, наряду с неизбежным и неизгладимым извращением собственной личности актера, пагубно действует и на весь ход жизненных процессов нервной системы.
Это всё должно служить лишь оговоркой к принципиальному признанию занятий нормальным искусством и должно иметь в виду их гигиеническую нормировку.
Другое дело представляет вырождающееся искусство: лечить такое зло, как вырождение в искусстве, было бы делом совершенно бесплодным: дегенерант неизлечим; но обезвредить такого больного — это уже одна из важных задач гигиены, так как многие психопатические состояния отличаются своей заразительностью, особенно, когда доходят до восприимчивого сознания субъекта с предрасположенной нервной организацией.