Так я начал предоставлять отечественной медицине добрые услуги: сортировал книги в библиотеке, менял воду в аквариуме с двумя едва подвижными меченосцами, мыл линолеум, скреб кафель, оттирал металл. Если официант наблюдает множество людей жующих, то я наблюдал людей умирающих, и моя нервная система обнаружила себя весьма крепкой. Я видел адмиралов и контрадмиралов, серых от рака, как северная волна. Я видел некогда знаменитых актрис, которые не могли встать с горшка и звали на помощь. Пару раз, помогая пациентам, я чуть не опередил предначертанную диагнозом смерть: катил кресло с одним старичком и, зазевавшись, едва не снес бедняге седую голову торчащим из стены водопроводным краном, а протирая бра, опрокинул капельницу, присоединенную к старушке с закрытыми глазами и разинутой пастью. Однажды та самая сочная толстуха, которая вовлекла меня в больничные помощники, переходила улицу в неположенном месте и угодила под «Лендкрузер» юбилейной серии, и весь человеческий мусор нашего этажа, все притворяющиеся живыми, едва шевелящиеся мертвецы, оплакивали ее своими состоящими сплошь из физраствора и медикаментов слезами.
Я полюбил больницу. Нигде шутки не были так смешны, благодарности так искренни, обещания так взвешенны. В больнице люди либо только начинали понимать свою временность, либо уже стояли к ней вплотную. Все разговоры, даже пустые, имели смысл, все действия вели к результату. И доктора, и пациенты, и я, все мы будто трудились вокруг кипящего вулкана, и никто не пытался отвернуться.
Одним будним днем в холле проходил концерт. Виолончелистка и пианист из добреньких решили развлечь пациентов своими трелями. На афишке значилось, что прозвучат произведения Баха и Массне. Ладно Бах, Баха я, допустим, знаю, но Массне… Неходячих сгребли в холл. Остальные приковыляли сами. Приятель мой в шлеме, заявивший, что мое постоянное присутствие в больнице отбило у него интерес, накопил на новую тарахтелку и появляться перестал. Я же в тот день мыл стульчаки в клизменной. Все, кому требовалась клизма, наслаждались музыкой, а я наслаждался удобной системой сливов и подачи воды, которой было оборудовано специализированное помещение. Издалека доносился Бах вперемежку с этим самым Массне, вечером планировалась большая пьянка в честь моего поступления в медучилище. Решил получить образование, благотворительное увлечение сильно на меня повлияло. Чтобы накрыть поляну для всего отделения, я накануне продал бабкину золотую челюсть. Бабуся моя все равно к тому моменту в земной пище лет пять как не нуждалась, а челюсть хранилась среди семейных реликвий. В то утро я скомкал челюсть, превратившуюся в ломбарде в шелест купюр, и отоварился в ближайшем гастрономе. Среди приглашенных были Юля и Катя, слушательницы интернатуры с большим потенциалом, который я собирался раскрыть. Короче, мизансцена не предвещала неожиданностей. И тут мне в глаза ударило имя.
Диана. Было написано на стульчаке. И ладно бы с ней, с Дианой. Ну, написали на стульчаке имя той, чей зад на него усаживался, а теперь небось стал грунтом или пеплом. Но я человек, и у меня есть память. И память эта именем Диана порядочно всколыхнулась.
На заре пресловутой юности знал я одну Диану. То знакомство не принесло мне радости, напротив, оно изнуряло меня, забирало силы, заставляло часами ждать предмет страсти, подолгу стоять под дурацкими окнами, изнемогать, ревновать и совершать все, что совершает человек, впервые подсевший на женщину.
С самого дня нашего знакомства было понятно, с кем я связываюсь. Помню, во дворе собралась компания, сдвинули лавки. Водяра, Колокольчик, все подростки. Я давно заглядывался на нее, но смущался и отворачивался, когда она перехватывала мой взгляд. В тот вечер она сидела напротив, нога на ногу, очередной ухажер обнимал ее и что-то плел на ухо, нежил слух комплиментами и посулами. Она покачивала ногой и говорила: «Мне скучно». И смотрела на меня. Ухажер был поглощен ее волосами, копошился в них, тискал ее, чмокал, а она смотрела на меня. Встретив ее взгляд, я едва справился со страхом, но вдруг обрел отчаянную смелость и скоро не мог разобрать, где ее глаза, а где мои. А потом застенчивость подтолкнула меня к решительным действиям, и я погряз в зависимости.
Я оставил Диану, как мотошлемный приятель в свое время оставил инъекции. Нет, не бросил, она не принадлежала мне толком никогда. Я вырвал ее из сердца, но она успела пустить метастазы, и наиважнейший орган пришлось удалить вместе с ней. Наверное, поэтому мне так легко строить планы на Юлю и Катю разом. Впрочем, что-то, видимо, в груди сохранилось, потому что воспоминания лишили меня покоя. В тот вечер, когда меня чествовали, я был совершенно рассеян и ушел один, не попрощавшись. Несколько дней молчал, чем вызвал у близких подозрение, что не начавшаяся еще карьера эскулапа уже успела мне наскучить, всему виной гены деда-алкоголика, который ни к чему не был способен, так и помер в канаве. Юля с Катей недоумевали. Не знаю, что послужило причиной столь сильной моей задумчивости: накопившаяся ли за год усталость от больницы, окончание призывного возраста, ускользнувшая вконец юность или просто красивая ранняя осень, совершенно, как я теперь понимаю, инстаграмная. Как бы то ни было, я решил навестить места былых страстей.