сстанавливая под красным флагом Российскую империю. И почти преуспела, только кое-где им оказали достойное сопротивление, как в Польше. И нынешние события они о том же – империя цепляется за свои бывшие территории. Сергей Чернышов: Вы помянули Виктора Астафьева, великого сибирского советского писателя. Ему в мае этого года исполнилось 100 лет. Юбилей широко отмечали в Красноярском крае, особенно, в его родной Овсянке. Но, насколько я понимаю, не очень сейчас в России любят вспоминать этот его роман "Прокляты и убиты", где он говорит, что надо не героическую войну показывать, а рассказывать о её ужасах. В одном из писем у него говорится: "Тот, кто до Жукова доберется и будет истинным русским писателем, это Жуков и Сталин сожгли в огне войны русский народ и Россию. Вот с этого тяжелого обвинения надо начинать разговор о войне". Вам не кажется, что Алексей Навальный, убитый в этом году, и Павел Кушнир, убитый в этом же году, в конечном счете, тоже пытались добраться до главного нерва российского преступного режима и воздействовать словом, но у них ничего не получилось? Андрей Филимонов: 25 лет назад я ровно такие слова о маршале Жукове как военном преступнике услышал от Виктора Астафьева. Для меня это стало неким открытием, потому что, честно говоря, я до этого не уважал советскую литературу. Никакую. Мне было неважно, лейтенантская это проза, или капитанская, просто все, что издавали советские издательства, было как бы маркировано знаком пропаганды. Советским писателям приходилось идти на компромиссы, примерно, как и нынешним российским авторам. А иначе их не напечатают. Но самое страшное даже не цензура. В России ведь никогда не переводились "охранители" и любители запрещать что-нибудь во благо родины. Хуже всего – трусость современной русской литературы, которая не нашла в себе сил ничего важного сказать о войне. Павел Кушнир с его "Русской нарезкой" – одно из редчайших исключений. Но книгу его – опять же! – не заметили. О чем мы тогда говорим? О покойной русской литературе? Как говорится, умерла так умерла. Конечно, у неё есть некое загробное продолжение в нынешней (четвертой по счету?) эмиграции. Хвала издателям, которые стараются и выпускают неподцензурные книги. Не знаю, сколько у них читателей, подозреваю, что немного. Кому сейчас может быть интересен "русский фикшн"? Вот книга Алексея Навального, который заплатил жизнью за свои убеждения, переведена на английский, немецкий, итальянский, французский. И она людей действительно интересует по всему миру. Но, поскольку речь зашла об экзистенциальном опыте лишения свободы, давайте пригласим к нашему разговору человека, который не понаслышке знает российскую тюрьму, отбыл там срок, и он мог быть гораздо больше, если бы не произошло исторического обмена заложников, сидевших в России и российских шпионов, осужденных на Западе. Я имею в виду Ксению Фадееву, главу штаба Навального в Томске и ещё относительно недавно депутата Томской городской думы. Ксения, добрый день, что вы читали в тюрьме? Ксения Фадеева: Я прочитала много книжек. У меня прямо сейчас списка перед глазами нет. "На Западном фронте без перемен" Ремарка читала точно, а "Крутой маршрут" Лидии Гинзбург – даже два раза. Когда я была в пересыльной тюрьме в Мариинске, где библиотека совсем скудная, пришлось что-то совсем детское вроде "Трёх мушкетёров" читать. Но все равно лучше, чем ничего. Андрей Филимонов: Процесс чтения был для вас спасительным? Ксения Фадеева: Конечно. Это хороший способ занять время. Большую часть своего заключения я провела в СИЗО города Томска, где ты можешь выходить из камеры только на один час в день на прогулку, а всё остальное время находишься в замкнутом помещении с одними и теми же людьми. Понятно, что довольно быстро у вас заканчиваются все возможные темы для разговора с сокамерниками. И основной досуг — либо таращиться в телевизор, где мало что хорошего увидишь, либо читать книги и письма. Я очень благодарна людям, которые мне писали, потому что это не только поддержка моральная, но и способ, скажем так, приятно провести время, отвечая хорошим людям на их письма. Андрей Филимонов: Как вы думаете, литература может спасти нас от одичания, от пропаганды, от агрессивной ненависти к другим? Ксения Фадеева: Не знаю, это очень философский вопрос. Литература точно может поддержать, дать какую-то опору в тёмные непростые времена. А прямо спасти — вряд ли, честно говоря, я думаю, что это так не работает. Андрей Филимонов: Мы подводим итоги 2024 года. Может быть, вы поможете нам вспомнить что-то не совсем мрачное? Ксения Фадеева: Освобождение политзаключённых по обмену было чудом неожиданным. Когда я уже на свободе получила доступ к интернету и к телефону, я узнала о том, что многие буквально плакали от счастья, потому что для них это оказалось лучшим событием за последние три года. Люди не только радовались тому, что я, Саша, Илья, Владимир и другие политзаключенные освободились, то есть радовались не только за нас, но и самому напоминанию о том, что иногда происходит что-то хорошее. Думаю, это было знаковое событие не только для нас, освобождённых, но и в целом для страны. Ну, а в остальном год, конечно, чудовищный. Он начался с убийства Алексея Навального в заполярной колонии Харп. Так что хорошего про этот год мне сказать особо нечего. Война продолжается. Да и наше освобождение произошло не в рамках гуманизации российской системы, не потому что власть решила прекратить репрессии и повернуться к народу лицом, а не тем, чем она всегда повернута, а просто потому что им было это выгодно. Им нужно было получить, в первую очередь Красикова, личного друга президента, и других шпионов. В целом обмен — это хорошее событие, но это не знак того, что в России что-то пошло в правильном направлении. После того, как нас обменяли, снова были чудовищные сроки, новые политзаключенные, не говоря уж о продолжающихся боевых действиях. Андрей Филимонов: Мы говорили сегодня о том, что настоящая литература создает смыслы. И в этом её спасительная роль. Как говорил Ницше: человек подобен натянутому луку, чтобы он не сломался, необходимо искусство. Можем ли мы сейчас создать новые смыслы, как-то повлиять на российскую действительность, на людей, оставшихся в России? Достучаться до них? Говоря "мы", я имею в виду эмиграцию. Потому что вы на собственном опыте знаете, чем заканчиваются попытки что-то изменить, находясь в России. Ксения Фадеева: Это очень сложный вопрос. Сейчас многие пытаются на него найти ответ. Конечно, заниматься политикой в эмиграции практически невозможно, потому что всё-таки политика — это борьба за власть, например, через участие в выборах. Но для нас такая возможность исключена. Андрей Филимонов: Значит ли это, что все уехавшие должны сложить лапки и сказать, "всё пропало, сделать мы ничего не можем"? Ксения Фадеева: Конечно, нет. Я думаю, что есть несколько направлений, по которым мы должны двигаться. Это, безусловно, журналистика — вещание на российскую аудиторию. Да, YouTube замедляется и блокируется, но тем не менее он пока работает, и в России YouTube пока еще смотрят. Есть какие-то другие платформы, Telegram и так далее. Безусловно, это и правозащитная деятельность. Я вижу свою основную задачу в поддержке политзаключенных. Нужно как можно чаще напоминать руководству западных стран о том, что в России происходит, в том числе для того, чтобы состоялись ещё какие-то обмены. Нужно добиваться того, чтобы санкции с России были сняты только при условиях амнистии, освобождения политзаключённых. Чтобы не получилось так, что произойдёт какой-то, извините, "договорнячок", будет заключен мир, и западные страны продолжат покупать у России нефть и газ, а в России по тюрьмам останутся люди с антивоенной позицией. Кроме того, очень важно просвещение. Не потому что мы тут больше знаем, но таковы обстоятельства, что, находясь за границей, можно безопасно делать контент и доносить правдивую информацию. Андрей Филимонов: Звучит как рациональная программа действий. На прощание я хотел бы спросить о ваших надеждах на следующий год и ближайшее будущее? Ксения Фадеева: Я уже, честно говоря, зареклась вообще что-то прогнозировать. Я абсолютно не верила, например, что начнется война в 2022 году. То есть я была человеком, который просто до хрипоты спорил с некоторыми своими знакомыми. Я была абсолютно убеждена, что этого не будет. Ну, и вообще, знаете, если бы мне кто-то в 2020 году сказал, что произойдет в следующие четыре года, начиная с наших уголовных дел, с признания структур Навального, да и всей оппозиции, экстремистами, рассказал об этих репрессиях, о войне, об убийстве Алексея в колонии, о моём заключении и обмене…Я бы подумала, что этот человек не в себе, и такого просто быть не может. Поэтому я с прогнозами очень осторожна. Но, если говорить о том, во что хотелось бы верить, конечно, в первую очередь, в то, что война закончится, и в Украине перестанут гибнуть люди, а российские политзаключённые выйдут на свободу, и вообще, Россия сдвинется в какую-то более гуманную сторону. Как оно будет на самом деле, посмотрим. Андрей Филимонов: То есть в чудо вы не верите? В то, что оковы тяжкие падут, как писал Пушкин о декабристах? Ксения Фадеева: Я боюсь в него верить, чтобы не разочаровываться. Рано или поздно они, конечно, падут. Но я бы не сильно рассчитывала, что это произойдёт в 2025 году. Сергей Чернышов: К слов