даменталистские псевдорелигиозные конструкции, вызывают демонов ксенофобии, морочат народ великодержавным шовинизмом, фетишизируют территориальные завоевания. И тем не менее каждый раз, когда лживость той позиции, которую по требованию государства человек должен занять, начинает резать глаза, людям необходимо этот диссонанс как-то преодолеть. Им необходимо доказать себе, что они принимают то или иное решение, не исходя из шкурных соображений — чтобы не потерять работу, например, чтобы не быть отравленными или посаженными. Потому что это заставило бы их признать в себе низменные качества: трусость, жадность, малодушие и так далее. Люди начинают приписывать своему шкурному или связанному соображениями самосохранения выбору какую-то моральную составляющую, моральную подоплеку. Так, те, кто уехал из России, объясняют себе, что уезжают не потому, что боятся за себя и своих детей, а потому, например, что не хотят разделять это будущее с диктатурой. Те, кто остаются, наоборот, говорят, что они проявили мужество, оставшись, а не побежали из страны, как некоторые. Те, кто поехал на фронт, объясняют, что они делают это не потому, что им платят 400 тысяч рублей за убийство других людей, а потому что они родину защищают, потому что они мужики, настоящие герои. Фото: Sefa Karacan / Anadolu Agency / Getty Images Человеку, вне зависимости от того, какое он решение принял, видимо, необходимо подвести моральную базу под это решение, чтобы не признавать и не признаваться себе в том, что оно принято по соображениям другого порядка, самосохранения или выгоды. И кроме того, надо понимать, что любая диктатура — это прежде всего сила. Выбор здесь не между правдой и ложью, а между правдой и силой. Убедительность всех этих ложных, полубредовых построений, на которых зиждется любая диктатура, система воображаемых координат, новояз, этот волапюк, который форматирует сознание, принуждая людей к покорности, — всё это убедительно постольку, поскольку подкреплено силой. Такие государства должны всё время проецировать силу: угрожать насилием и осуществлять насилие. Диктатор убедителен, пока он силен. Как только он ослабел, его сразу начинают высмеивать. Вот говорят: а король-то голый! И все в шоке от удивительного открытия, сделанного маленьким мальчиком. Неужели до этого мальчика никто не видел, что король голый? Разумеется, видели-то все. Дело не в том, что никто этого не видел. Дело в том, что было очень страшно сказать это вслух, чтобы голову за это не отрубили. Но если у короля случился инсульт и он упал с трона, в этот момент всем становится совершенно очевидно, и все хором говорят: да, голый, посмотрите-ка! Потому что не страшно в этот момент уже стало. Это одна история. Другая история заключается в том, что, примкнув к силе, потому что ты себя ощущаешь слабым, и согласившись с аргументацией силы, даже если она очевидным образом правду нарушает, ты начинаешь эту силу оправдывать, потому что ты должен морализировать свою позицию, свой выбор, и ты не можешь признать, что находишься на стороне зла. То есть, примкнув ко злу, ты начинаешь объяснять себе, что это, в сущности, и не зло вовсе. У тебя возникает серьезная потребность в оправдании этого зла — из потребности к самооправданию. И вот ты говоришь себе: «Всё не так однозначно». Это «всё не так однозначно» на самом деле означает, что ты отказываешься считать, что в этой ситуации вот тут безусловное добро, а тут безусловное зло, тут черное, тут белое, тут мы, тут они, и вот так поступать правильно, а вот так — совершенно точно нельзя. ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ «Или сдохну на войне, или на паперти в Казахстане» Ирина Кравцова поговорила с теми мужчинами, кто не хочет воевать, но всё равно остается в России Но если ты примкнул уже к силе или готовишься к ней примкнуть, то, как только ты это признал, получается, что ты находишься на стороне зла. И даже если ты просто со злом не споришь, то тоже на стороне зла находишься. А вот если ты говоришь, что всё не так однозначно, значит, нету в этой ситуации никаких двух полюсов. Нет хорошего, нет плохого, нет черного, нет белого. И ты сам, дескать, находишься на стороне черного, на стороне зла, не потому что страшно тебе за себя, или потому что выгодно находиться на стороне зла, а потому что другая сторона не является стороной добра. Соответственно, если они не белые, то и ты не черный, а все серы, а если все серые, то это ощущение нахождения на стороне зла перестает разъедать тебя. И именно чтобы оно тебя перестало жечь, ты так отчаянно цепляешься за любые возможности доказать себе, что в той стороне тоже есть зло. Ты говоришь: ну посмотрите, вот украинцы замучили российского военнопленного. И это дает тебе силы и уверенность в себе, чтобы продолжать работать на российское государство. Ты доказал себе, что они не добрые и не хорошие, что они такие же, как ты. А если они такие же, как ты, значит, нет никаких полюсов и нет никакой правды. Необходимость эрозии самой концепции истины тоже происходит отсюда. Ты говоришь: нет никакой правды. И правды быть не может. Поэтому то, что я лгу, не делает меня ничем, как бы, отличающимся от противника. Противник ведь тоже лжет! «Всей правды мы не узнаем». Это что значит? Что установить истину невозможно. Что истины словно не существует в принципе. И то, что кто-то у нас там привирает, и то, что я сам привираю, не делает меня сознательным мерзавцем. Потому что правды не существует как возможности, как концепции. Это недостижимый идеал. Поэтому все могут врать. И я могу врать. И, соответственно, распространяя ложь, я не совершаю ничего заведомо аморального. И тем более если я притворяюсь, что верю в ложь, хотя понимаю, что это ложь. Другая стратегия того, как избежать переживания себя как занявшего сторону зла, — выученная беспомощность. Это когда ты говоришь: я ничего не могу изменить, от меня ничего не зависит. Поэтому я отказываюсь занимать здесь какую-либо позицию. Я просто продолжаю жить тут какую-то мою маленькую жизнь. ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ «Кремль хочет, чтобы путинизм стал универсальной идеологией» Духовность, геополитика и ядерное оружие: историк Михаил Суслов о том, из чего состоит идеология Кремля – куда менее хаотичная, чем кажется И мы это в Москве и Петербурге сейчас наблюдаем: отказ занимать позицию относительно сильной, насильственной стороны, даже если это заведомо зло и заведомо ложь. Ну и на крайний случай это приписывание своих грехов силе обстоятельств: когда ты говоришь, что, мол, не мы такие — жизнь такая. И это вот, собственно, тоже желание себя оправдать. Да, мол, приходилось работать в концлагере, хоть и сам заключенный, — охране помогать, но так, на побегушках. Ну а что поделать? Или так, или самому умереть! Невозможно признать, что ты примкнул к злу. И мы видим, что, хотя Россия творит безусловное, неопровержимое, задокументированное многократно зло, большая часть жителей страны научилась это в лучшем случае игнорировать, а в худшем — поддерживать, хотя бы и декларативно. А некоторые поддерживают — повторюсь, с моей точки зрения, это меньшинство — искренне, но по другой причине. У перехода на сторону зла и на сторону лжи есть долгосрочные последствия. И когда морок рассеется и Владимир Владимирович Путин отправится в мир иной, ничего не кончится для людей, которые на сторону зла перешли, перешли на сторону лжи. Во-первых, жизнь без хребта невозможна без отказа от веры в этику, в существование добра и зла, в существование допустимого и недопустимого. В качестве защитного механизма, механизма эмоционального и когнитивного приспособления люди вырабатывают у себя цинизм. И мне кажется, это дорога в один конец. Я начинаю сейчас думать, что люди из поколения чуть старше моего, поколения 50-летних, как и путинское поколение, настолько циничны именно потому, что им самим пришлось в свое время отказаться от веры в то, что возможно добро и возможно зло. Циничны они потому, что они формировались в условиях тотальной лжи, навязанных невозможных и абсурдных декларативных норм и принципов, неприемлемых и презираемых и дома, и в семье, и в неформальном кругу общения и так далее. То есть у них имеется опыт двоемыслия — как результат прежнего принуждения их советским государством к публичному декларированию заведомой лжи, эрозии системы этических координат, здоровых базовых представлений о добре и зле. И как итог — допустимость зла, готовность людей этих поколений терпеть зло. Смена позиции через личные жертвы может привести к отчаянной защите новой позиции, даже если позиция эта раньше казалась тебе совершенно ложной. Вот был ты к Сталину нейтрален, а потом у тебя забрали и репрессировали членов семьи, и, чтобы сохранить себя, ты начинаешь убеждать себя в том, что эта потеря была оправдана, что твои родные сами были во всем виноваты, что, действительно, они были троцкистами или английскими шпионами, или недостаточно Сталина любили. И если тебе удается себя в этом убедить, то ты, пройдя через такие огромные личные жертвы и настолько себя унизив, сломав себе собственными руками хребет с таким громким хрустом, занимаешь эту позицию теперь уже со рвением. Вот объяснение феномена сталинистов среди тех, кто сам пострадал от репрессий. Невозможность признать напрасной жертву отказа от себя самого. ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ «Думать, что все завязано только на Путине, слишком оптимистично» Экономи