конец, на твою дурацкую башку, - тебе обидно, что трибуны колизея не спешат кричать «ура» и бросать в воздух головные уборы. Диктатору (царю, премьеру, генсеку, президенту) мало владеть империей. Ему нужна любовь. Именно и только за то, что он – диктатор. Чем меньше любви – тем больше крови. Бояре заклинают Бориса любовной лирикой. Присягают в любви и верности стихами Пушкина. Это очень смешно. Особенно в исполнении Михаила Филиппова – зловещего Шуйского, интимно шепчущего Борису – Тимофею Трибунцеву письмо Татьяны. У Крымова даже в трагедии – привой капустника здоров и живуч. Сплетение жанров образует прочный канат, способный выдержать любой вес – даже гениального «Бориса Годунова», которого автор-режиссер совершенно хулиганским образом перекраивает под себя. Конечно, «Борис» - как всегда у Крымова – театр в театре. На этот раз режиссер от души глумится над самодеятельностью. Могу, кстати, понять ярость супер профи по отношению к плохому любительству. Эта плохая самодеятельность – она ведь проклятие и бич России. Когда всё через жопу: от футбола до войны. Кто, кстати, помнит вообще, что Пушкин свою трагедию, как мы привыкли считать, «Борис Годунов» маркирует следующим образом: «Комедия o настоящей беде Московскому государству, o царе Борисе и о Гришке Отрепьеве»? 25 лет автору. Как никто, насквозь всё понимал про эту свою Россию! Комедия настоящей беды. В бронзе отлить. Вся Россия наш сад. Она же – комедия беды. Дерганый, тщедушный Борис в куцем пиджачке мельтешит среди своих, как на подбор, рослых, видных собою бояр на фоне детского музыкального кружка. Детки с бабушками живут своей жизнью, буквально «соприкасаясь рукавами» с русской историей. К которой не имеют как бы никакого отношения. Их связывает лишь окно на заднике сцены. Одно на всех окно в заснеженную Москву. Густой снегопад, непрерывный, мирный, новогодний снег валит над куполами – одними и теми же, что в 16-м, что в 21-м веке, как и вороны (художник Анна Гребенникова). Но стая ворон вдруг обретает плоть. Невесть откуда слетает и вперевалку скачет по сцене дрессированный ворон (конечно, не случайный, как прочая живность – кот, голуби, пес в других спектаклях Крымова). Так же естественно посторонняя публика начинает вдруг взаимодействовать с насельниками царских палат. Бабушки сбрасывают шубы и в бархатных концертных платьях неожиданно образуют хор. Борис радуется, как ребенок, обнимает каждую, сует им в руки деньги. Хор пенсионерок (Академический хор «Москворечье») поет для него Галича ""Облака"", «Парней так много холостых», «Бессаме мучо»… «Хорошо, - вздыхает Борис, - прям отпустило…» Очень смешно. Трибунцев – хитрый, бешеный, тщеславный пацан. Шпана, в сущности, как и сплетничают о нем бояре - «вчерашний раб, татарин, зять Малюты». Гениально играет «комедию беды». Все перемешано. Страшный бардак в России и на сцене. Перед началом спектакля по сцене мальчишки с рюкзачками гоняют мячик. Где-то в Польше объявляется самозванец. Бред. Самодеятельность. Гробы с русскими царями – доставлены Борису для поклона предкам. Не цари, а малина какая-то: Косой, Темный, Кривой, Большое гнездо… «Почему Большое гнездо? Может, Большое яйцо?» Бред, бардак, самодеятельность. И апофеоз вселенской самодеятельности: сумасшедший монолог Самозванца в исполнении полудефективного подростка (Мария Смольникова, чудо актерского перевоплощения). Неразборчиво гонит сквозь лошадиные зубы текст, ни слова не понять, личико гуляет, охваченное жутким тиком, что-то брызжет о тени Грозного, о Марине, ручонками машет, довольно, стыдно мне пред гордою полячкой унижаться… Кошмар. Тут же и Марина (изумительная Виктория Исакова) – прохожая тетка с кошелкой, в каракулевой шубе и траченой меховой шапке, совершенно охуевшая от своей русской жизни системы яжемать, читает текст, который сует ей Трибунцев – ничего не понимаю, без очков плохо вижу, нет, читайте, читайте, бежит, сдергивает очки с пузатого лохматого мужика (а это поэт Лукомников, известный как Бонифаций)… И они вместе – Гришка свое, Марина свое, одновременно выкрикивают свои монологи (смешно, очень смешно, комедия же!) – и в речи Марины вдруг одиноко повисает фраза: «и еще эта война!» И весь это абсурдный бардак вдруг отливается в алмазной чистоты сцену: Марина жалеет мальчика Диму (а у нее и сын Дима), обнимает его, а он что-то каркает ей в лицо и вырывается, и Марина орет на его бабку, что напишет в газету, как мучают ребенка вместо того, чтоб его лечить. А Лукомников-Бонифаций-Юродивый (а кто же еще) нараспев читает исключительно смешные стихи – хорошо, что я не Ленин. И в этом безумии естественна, как «который час» реплика – «нельзя молиться за царя ирода». Типа – да отвали, нельзя же. И посреди всего этого – красный рояль. Дети играют на нем всякие классические пьесы, и в конце Годунов просит юного пианиста встать на табуретку – и этот нежный мальчик уже его сын Федор. И Борис наказывает ему – как надлежит тому царствовать. Потому что Смерть рядом, и никто, кроме самого Годунова, ее не видит. А он видит. Свою смерть видит каждый. Обычное дело. И тут их окружают бояре. И все. Красный рояль глотает их обоих. И Бориса, и Федора Годуновых. Как проглотит потом всех остальных. С чадами и домочадцами. Только они пока не знают об этом. Комедия беды продолжается. Кто-нибудь замечал, что бурные аплодисменты похожи на отдаленную канонаду? 105105 5 comments 13 shares Like Share",Facebook,https://www.facebook.com/alla.bossart/posts/2192248294265260,2022-04-22 10:39:53 -0400