Мне стыдно за Михаила Ходорковского - ЭХО,"Я хочу сказать, что мне очень стыдно за Михаила Ходорковского. За то, как он себя ведёт в этой ситуации. За то, как лицемерит. За то, как он оскорбил Чанышеву и в её лице всю нашу структуру. За то, что он кормит мерзавца Мурзагулова и навязывает его всем в качестве оппозиционера и противника режима. Аргумент про «нужно работать с людьми с той стороны» я уже слышал. Причем от Ходорковского же, когда он в 2016 году взял курировать избирательные компании каких-то жуликов с госканалов. Тимур Валеев, Мария Баронова, помните таких? Все провалили, получили денег и ушли обратно на ту сторону. А вот про довод «сейчас важна только война и отношение к ней» — это и есть то самое отвратительное кривляние. Успешное упражнение «как перелицемерить самого Путина». Как для Путина «война всё спишет», так и здесь война всё спишет и отмоет добела каждого негодяя, если он напишет пост в Фейсбуке. Что бы ни говорил Мурзагулов и такие, как он, они не просто не против войны, они устроили эту войну, они всеми силами создавали условия для неё. Потому что прологом к этой войне была зачистка любых активистов, в первую очередь, наших штабов как единственной структуры, которая могла организовать антивоенные митинги по всей стране. Чанышева сидит потому, что Хабиров и Мурзагулов успешно доказали Кремлю, что она опасна, и Кремль понял, что оставлять её на свободе во время войны нельзя. Отдельно скажу для тех идиотов, которые обязательно придут сюда и скажут: «В кризисной ситуации нельзя стоять в белом пальто, нужно быть прагматиком и объединяться со всеми». Окей. Для вас я надеваю мерзкое, заляпанное, драное, рациональное пальто политического прагматизма. Реалполитик-пальто. Ну и что. Я стою в этом пальто рядом с Ходорковским. Мне очень противно. А какие прагматические выгоды мы имеем? Что добавил нашему движению Мурзагулов? Какие выгоды мы приобрели? Увеличилась ли наша поддержка? Пафоса про людей с той стороны так много, как будто Соловьёва с Симоньян перевербовали, но в приобретениях пока числится только самая мелкая, дешёвая и никому не известная продажная шушера. Зато мы нанесли удар по морали активистов. Зато теперь любое взаимодействие с Ходорковским — это недоумение всех региональных активистов и обвинения в предательстве и лицемерии. Это недоумение огромного количества отличных журналистов, оставшихся без работы, тому, что высокооплачиваемую работу у единственного оппозиционера с деньгами получил не приличный человек, а Мурзагулов. Поэтому реалполитик-пальто в этой ситуации я точно снимаю, стоять в нём противно, а выгод нет. И мне стыдно за Михаила Ходорковского. Надеюсь, и вам тоже. И надеюсь, когда ему прямо скажут это многие, он что-то поймёт, и ему тоже станет стыдно.",Мне стыдно за Михаила Ходорковского - ЭХО,https://echofm.online/opinions/mne-stydno-za-mihaila-hodorkovskogo,2023-04-22 02:48:15 -0400
Константин Гольденцвайг: После фашизма - ЭХО,"Что о России Путина будут вспоминать через 28 лет те, кто при нем родился, рос на «Маше и медведе» и песнях певицы Валерии, учился в бизнес-школе «Сколково» или в училище ВДВ, приглашал на свидания в «Пушкин» или в «Му-му», летал в Хургаду или на Мальдивы, покупал жилье в Химках или Хамовниках? Что будут вспоминать о нем среди смуты, кризиса, возврата нищеты и политических убийств в верхах — всего того, что почти неизбежно захлестнет страну после путинского застоя? Полузабытые уже сейчас поправки к Конституции? Или небывалые ни до, ни после нефтегазовые реки, гранитные берега? Невидимых монстров ФСБ, Роскомнадзора и центров «Э»? Или вполне осязаемые цифровой банкинг, повсеместный вай-фай и уплату налогов касанием айфона? Путешествия Навального из тюремного барака в ШИЗО? Или поездки на собянинском метро, самом быстрорастущем в Европе? Россия по Путину еще будет ностальгировать. Это немецким гражданам американцы и англичане (на время, повторим, оккупировавшие их страну) устраивали принудительные экскурсии по освобожденным концлагерям, показы кинохроники в школах, — и все равно лишь к поколению детей и внуков проигравших пришло осознание того, что за фронтовыми окопами и лагерными заборами творили их предки. Как и когда оно придет к нам, тем, которых поди оккупируй? И придет ли вообще? Для немцев по-настоящему поворотным стало лишь поколение бунтарского 1968-го. Моя собеседница в «Необыкновенном фашизме» Беттина Геринг, внучатая племянница гитлеровского рейхсмаршала, рассказывала, как, сбежав в те годы сначала от своей великогерманской родни, а затем вообще из затхлой ФРГ, она полжизни скиталась по странам Азии. Убегая от семейного прошлого, уже в конце 70-х Беттина угодила в индуистскую коммуну под Пуной. Там она завела роман с таким же искателем приключений, который был ее старше. В этом комьюнити каждый брал себе новое имя взамен настоящего. Но одним прекрасным утром, проснувшись возле девушки, ее любовник ненароком спросил, как на самом деле его подругу зовут. Она ответила: «Геринг», — и он не поверил своим ушам. Оказалось, в спальне с нею, родственницей человека, подписавшего тот самый документ «об окончательном решении еврейского вопроса», лежал бывший узник Освенцима, один из немногих уцелевших в этом аду. «Я была в оцепенении, — годы спустя признавалась мне растерянно фрау Геринг. — Понимаете, я ведь вообще никогда не видела прежде евреев. У нас в Германии их тогда больше не осталось. Они… мм… закончились». Пути этой пары впоследствии разошлись, но долгие десятилетия они продолжали дружить. Вообразимо ли такое через двадцать-тридцать лет между детьми российских генералов и потомками их жертв, от Одессы до Ирпеня? Я не уверен. Новый этап осмысления собственного, уже семейного прошлого для Германии начался лет десять назад — стало уходить последнее поколение солдат Третьего рейха. На чердаках и в подвалах частных домов их дети и внуки один за другим обнаруживали запечатанные конверты и ящики с пожелтевшими документами, снимками, письмами с фронта — со всем тем, о чем при жизни усопшим вспоминать было неловко. Так, в Вольфенбюттеле я познакомился с Петером Викке, сыном местного пастора, после войны служившего в городской кирхе, а до этого — в вермахте, под Ленинградом, когда тот был в блокаде. Собственноручно Викке-старший никого, кажется, не убивал. Военных преступлений не совершал. Но сын пришел в ужас уже от того спокойствия, с которым отец писал в запылившихся весточках с фронта о бесперебойных поставках шоколада и отменного табака, а еще о приятных глазу зимних пейзажах под Ленинградом. О картинках в 1942-м на улицах самого Ленинграда отец, по убеждению Викке-младшего, также не мог не знать. Обнаружив эту связку писем в подвале родительского дома, он сам не раз слетал в Петербург, а по возвращении в родной городок написал книгу — о неприглядных деталях из биографии местного пастора Викке, малоизвестных доселе его землякам. Возможны ли будут такие мемуары, такие попытки вникнуть в свою же историю в исполнении детей или внуков участников нынешней «спецоперации»? Я не знаю. Шесть лет назад я был в Юсюкане — это японский военный музей, примыкающий к знаменитому Ясукуни — главному в стране военному храму. Если вообще ничего не слышать до этого о Второй мировой, то, посетив Юсюкан, приходишь к простым выводам. Война в Европе была слабым отголоском на фоне справедливого стремления храбрых японских воинов предупредить агрессию Китая и покарать врага. Вот, посмотрите только: не имевшее в мире аналогов оружие, которым Япония до последнего билась с ним. А вот героические камикадзе: на самолетах, с бомбами или с морскими торпеда