Никакой социалистической и тем более большевистской пропаганды тогда не было. Было общее недовольство, которое отчасти имело причиной усталость от войны, неизвестность или непонятность ее причин. Немец взял и вдруг объявил нам войну - дальше этого разъяснения не шли. Пропаганда воспринималась очень легко - главным образом из-за усталости, из-за желания просто вернуться домой. Ведь многие солдаты в течение двух лет не получали даже кратковременного отпуска, не видели своих близких.
Русский солдат привык переносить невзгоды и тяготы войны, не жалуясь. Но война приняла затяжной характер. Многие солдаты из крестьян были неграмотны, читать не умели, поэтому информацию черпали из сплетен и каких-то сумбурных разговоров. Неудачи на фронте объяснялись довольно примитивным образом: все это, мол, обыкновенная измена. В этом отношении Великий Князь Николай Николаевич, говоря цинично, вполне своевременно предал суду полковника Мясоедова, которому - безусловно, под давлением - был вынесен смертный приговор. И Мясоедов в тот же день был повешен. Но, как известно, Временное правительство расследовало это дело и установило, что полковник Мясоедов ни в какой измене виновен не был.
Барон Юрий Романович Дистерло
Родился в Петербурге в 1895 году в семье статс-секретаря Государственной канцелярии (затем отец Ю. Р. Дистерло стал сенатором и членом Государственного совета). Получил образование в Императорском училище правоведения, закончил ускоренные офицерские курсы при Пажеском корпусе и 1 февраля 1916 года был произведен в прапорщики лейб-гвардии Преображенского полка. В годы Гражданской войны был дежурным офицером при генерале Ю. Д. Романовском, работал во Владивостоке в созданном Колчаком представительстве Российской военной миссии. В эмиграции жил в Харбине, где работал в юридическом бюро, затем в Ницце, позднее в Париже, публиковал стихи и очерки о России. После Второй мировой войны сотрудничал с журналом «Возрождение» и бюллетенем Союза дворян, где печатались его воспоминания. Скончался в 1975 году.
- Я оставался в Петрограде до сентября 1916 года, когда повел маршевую роту на фронт после очень тяжелых боев, в которых наш полк понес значительные потери.
- То есть в течение 1916 года вы были как бы в запасных частях вашего полка?
- Да. Маршевая рота, которую я вел, и другие маршевые роты, которые шли вместе с нами, дошли в блестящем порядке. Никакого дезертирства не было. Даже самовольные отлучки были очень редким явлением. Но в запасном батальоне до моего отъезда я два раза обнаруживал у нижних чинов литературу пропагандистского и агитационного характера - о чем, конечно, сообщал адъютанту батальона. Но мне кажется, что никаких серьезных мер не последовало.
Это время было совершенно спокойное. Больших боев не было, мы сидели в окопах, производили смены учений. Моим батальонным командиром был полковник Кутепов, который очень строго проводил мысль о том, что нужно как можно больше заниматься с нижними чинами, даже во время стояния в резерве, и много заниматься так называемой словесностью. Поэтому мне много приходилось говорить с унтер-офицерами и нижними чинами роты. Я никогда не замечал никаких не только революционных, но даже оппозиционных настроений.
- А на каком участке фронта стоял ваш полк?
- За Луцком, на линии, которая проходила от деревни Садовой до другой, уже разрушенной деревни Скурчи.
- Командир вашего батальона полковник Кутепов - это тот, который впоследствии был одним из руководителей Добровольческой армии?
- Да. Наши части, находившиеся дальше от Луцка, должны были проделать трудный переход, уже началась весенняя распутица. Не доходя несколько верст до Луцка мы были остановлены, было сказано, что отправка замедляется. Прошли еще сутки, и тогда, уже 2 марта, мы все были вызваны в штаб полка. Наш командир генерал Дрентель сообщил нам, что в Петербурге произошли очень крупные беспорядки, из Ставки пришло известие, что наши полки остановлены и никакой отправки не будет.
- Значит, были вызваны все офицеры?
- Да, все офицеры. На следующий день мы опять были вызваны в штаб полка, и Дрентель, очень расстроенный, сообщил нам, что Государь отрекся, нашим полкам приказано возвратиться на фронт и занять переднюю позицию.
- Получается, о произошедшей Февральской революции вы узнали только 2 марта?
- Да, только 2 или 3 марта.
- Помните ли вы, как это событие было воспринято солдатской массой и какая была реакция офицерства на эти события?
- Офицеры, конечно, были чрезвычайно расстроены. Поступил приказ ротным командирам разъяснять эти события солдатам. Когда эти разъяснения были даны, я заметил, что нижние чины отнеслись к происходящему вполне равнодушно: не было ни радости, ни особенной тревоги.
Николай Сергеевич Козорез
Сын офицера Тарутинского полка. Биографические сведения отыскать не удалось.
- Скажите, чем лично вам запомнились первые дни после Февральской революции?
- После переворота в нашей части, в батарее был выбран комитет - но он занимался только хозяйственными вопросами. Так было только у нас в батарее, поскольку она состояла из грамотных и сознательных артиллеристов. В пехоте было совершенно иначе. Там комитеты вмешивались в боевые распоряжения. Выход на позиции, съемка с позиций - все это было под контролем комитета.
- А так называемый приказ номер один, выработанный Советом и утвержденный новым военным министром Гучковым, - он изменил положение в вашей части?
- Нет. Но в целом после этого приказа (по сути, положившего начало полному развалу русской армии) положение резко изменилось в худшую сторону. Фактически наложение каких бы то ни было взысканий на солдат и нижние чины было офицеру запрещено. Этим ведал комитет, все шло через комитет. Знаете, как правило, солдаты к своему офицеру относились очень хорошо. А убийства, которые я помню, все самосуды совершались солдатами чужих частей.
- Вы не помните, кто входил в состав комитета вашей части?
- Председателем был один прапорщик, потом были еще два писаря. Один из них был из дивизиона, один из батареи. Они вели себя очень прилично, в боевую жизнь не вмешивались. Но повторяю, это в артиллерии. В пехоте все было ужасно. Офицеры, просидевшие вместе со своими солдатами три года войны в окопах, вдруг стали жертвами безудержной демагогии.
- А что вы помните об июньском наступлении семнадцатого года, как оно проходило на вашем участке фронта?
- К июню началось уже формирование отдельных батальонов смерти. Наиболее сознательные, лучшие из офицеров и солдат (которые были не согласны с тем кабаком, что творился в полках), пошли в батальоны смерти - их разрешено было формировать в пехотных и артиллерийских дивизиях. Почти все унтер-офицеры, подпрапорщики, фельдфебели - все ушли в батальоны. Я помню один такой. Так, знаете, картина до сих пор перед глазами стоит. После этого всеобщего развала - солдаты уже ходили без поясов, расхристанные, без шинелей или внакидку, фуражки набекрень, у всех вид был уже совсем не военный - с каким удовлетворением я смотрел, как на опушке леса строился 38-й батальон смерти: прекрасная линейка, подтянутые солдаты, замечательно все выровнено, выстроено. У них была обычная форма, только черные погоны и на рукавах нашивки - черная и красная. И вот перед июньским наступлением приехал Керенский. Он наговорил очень много красивых слов и уехал, после этого было назначено июньское наступление. Перед июньским наступлением…