Братик кивнул и помолчал.
- А теперь ты мне обоснуй, - попросил он. - Отчего это стоит семь штук?
- В смысле? - тряхнул грязным рыжим вихром его собеседник. - Почему твоя предъява тянет на семь штук? Кто так решил? Ты так решил?
- Я… - уже медленнее отвечали братику.
- А почему семь? Почему не пять? Почему не девять? А? Почему не шесть тысяч триста сорок один рубль двадцать копеек?
Братик умел искренне раздражаться от человеческой глупости и смотреть при этом бешеными глазами.
- Ты не знаешь, что любую предъяву надо обосновать? - спрашивал он. - Тебе никто этого не говорил? А? Или ты не знаешь, что бывает за необоснованные предъявы?
- Почему я должен обосновать? - ответили братику, и тут братик, наконец, засмеялся.
- Мне нечего тебе сказать больше, - произнес он с дистиллированным пацанским презрением.
В рядах наших гостей произошло странное движение, будто каждый из них искал себе опору в соседе, а сосед тем временем сам чувствовал некую шаткость. Разговаривать им, видимо, расхотелось; время для начала драки показалось потерянным; и уходить молча было совсем западло.
- Лобан, мы потом к тебе зайдем, - как мог спас кто-то из них отступление. И они ушли.
Братик сразу забыл о них, лишь спросил спустя минуту:
- А ты зачем козу задавил, Лобан? - Так у меня тормоза не работают… - белолобый хотел было сопроводить рассказ подробностями, но братик его уже не слушал.
- Понял, Дубчик? - обратился он к товарищу. - Поедем медленно, тридцать кэмэ в час. А лучше - двадцать.
- Базара нет, - ответил Дубчик, прилаживая тросс.
Братик уселся в копейку, я прыгнул к нему, на переднее сиденье, и мы тронулись.
Белолобый провожал нас, стоя у порога, нежный и благодарный. Мы посигналили ему напоследок. Он, кажется, хотел взмахнуть нам рукой, но рука сжимала в кармане деньги, и поэтому белолобый лишь дрогнул плечом.
Дорога к трассе шла вверх, и Дубчик бодро тянул нас по августовской пыли. Тросс был натянут, как жила; с дороги шумно, но медленно разбегались гуси и тихо, но поспешно - куры.
Вырулив на трассу, Дубчик сразу вдарил по газам, и «копейка» загрохотала, рискуя осыпаться. Братик стукнул раздраженным кулаком по сигналу, чтобы дать товарищу понять его неправоту, но еще семь минут назад подававшая голос машина на этот раз смолчала. Сигнал больше не работал.
- Дуб! - заорал братик, мигая фарами «копейки», но его, естественно, никто не слышал и не видел.
Братик попытался левой рукой приоткрыть окно, но ручка крутилась вхолостую: стекло не опускалось.
Тем временем я, в ужасе глядя на провисающий трос и несущуюся перед нами машину, которую мы ежесекундно рисковали настигнуть, набирал номер Дубчика на мобиле. Пальцы прыгали и не попадали в цифры. Спустя минуту все-таки дозвонился. Братик выхватил у меня телефон и стремительно сообщил Дубчику ряд назревших возражений.
На взгорке Дубчик сбавил скорость, и мы поехали тише и медленнее. Братик все еще ругался, но тоже тише, тоже медленнее.
Мы закурили, братик еще раз попытался опустить стекло, ничего не вышло, полез в пепельницу, но она выпала целиком, осыпав рычаг переключения скоростей пеплом и скрюченными бычками сигарет без фильтра.
Дубчик тем временем увидел некую, ясную лишь ему одному цель и чуть поддал газку и парку.
- Вот чудило, - сказал братик, и я снова начал набирать Дубчика. Уже справившись с набором и слушая медленные, нежные гудки, я увидел, куда так стремился наш товарищ - на дороге стояли плечевые, все те же самые. Одна - повернувшись к нам спиной. Вторая, напротив, лицом. Отставив ножку, она с любопытством всматривалась в летящую к ней машину, за лобовухой которой расплывался в безмерно ласковой улыбке Дубчик.
- Дубчик, ты чего? - успел выдохнуть братик, когда его товарищ резко дал по тормозам возле плечевых.
Со смачным железным чмоком мы влепились в зад вставшей машины.
- Суки! - услышал я, выскакивая из «копейки», голос Дубчика. - Суки драные! Проститутки!
Дубчик уже вылетел на улицу и дикими глазами озирал результаты своей остановки. - Какого ляда вы тут стоите, прошмандовки? - верещал он, и руки его суетно искали предмет, которым можно было бы жестоко и с оттягом наказать двух беспутных девок, совративших его с прямого асфальтового пути.
Не найдя ни ремня, ни крепкого дрына, раскинув злые ладони в стороны, Дубчик кинулся к девкам, но те оказались понятливы и быстры. Пробежав за ними метров десять, Дубчик махнул рукой и вернулся к машинам.
Братик дал задний ход, снова вышел из «копейки», и минуту мы стояли опечаленные, перекуривая, глядя на результаты первой части поездки.
Отдышавшись, отругавшись и отплевавшись, мы снова загрузились в машины. - Лучше бы мы бабки отдали этим коблам и уехали без тачки, - сказал Дубчик. - Дешевле бы обошлось.
Он, впрочем, говорил это без злобы и почти уже улыбаясь.
Плечевых метрах в ста от нас подсадили в кабину фуры, и когда она, набирая скорость, дымила мимо, Дубчик, высунувшись наглой башкой в окно, успел пожелать шалавам, чтоб их сделали вот так и вот эдак, и еще через эдак поперек, а после залили в местах потребления соляркой и тасолом.
Водитель фуры тормознул, показалась чумазая рожа и спросила, о чем шум.
- Езжай давай, - сказал ему Дубчик и сам тронулся. И мы за ним, куда деваться.
Дорога была пуста, только изредка кто-то пролетал по встречке.
До города оставалось недалеко, но теперь мы береглись и еле двигались. Если что - братик тормозил, переключая скорость, да и трос позволял маневрировать, когда мы принимали то влево от побитого зада машины Дубчика, то, значит, вправо.
Завидев в белой дымке родной город, Дубчик, верно, опять забылся - да и прискучило ему катить медленно: подобной езды он не позволял себе ранее никогда. Колеса завертелись, пейзаж заторопился мимо, «копейка» загрохотала костями, пепельница задребезжала. - Давай звони ему, - сказал братик, иногда рефлекторно выдавливая педаль тормоза, никак не отзывавшуюся на давление.
На очередном вираже раскрылся черный зев бардачка, оттуда посыпались обильные гаечные ключи, изолента, наждачная бумага, и с перепуга я выронил телефон.
Нехорошо ругаясь, мы подъезжали к перекрестку: братик, вцепившийся в руль, и я, судорожно ковырявшийся в барахле на половичке в поисках телефона, когда нас обогнала новая «девятка» и неожиданно встала впереди, пропуская грузовик, мчавший по главной нам наперерез. Дубчик, взвизгнув тормозами, резко вырулил вправо, ну и братик тоже, избегая повторного удара в тыл товарищу, принял еще правее, на обочину, плавно переходящую в овраг.
- Ду-у-убчик! - успел весело крикнуть братик в ту секунду, когда машины наши поравнялись. Дубчик смотрел на нас, улыбаясь, а мы смотрели на Дубчика восхищенно.
Свободный трос кончился, наша «копейка» рванула машину Дубчика на себя, и дальше мы ничего не видели, сделав по дороге в овраг два, с хряком, рыком и взвизгом, переворота.
Перед глазами мелькнули кусты, небо, кусты, небо, трава, много зеленого, желтого, розового цвета.
С жутким дребезгом «копейка» взгромоздилась на крышу, и секундой позже, в двух метрах от нас на обочину пала иномарка Дубчика.
Вниз головами какое-то время мы висели с братиком молча, словно в задумчивости, разглядывая узоры треснувшего стекла. Движок работал, колеса крутились.
- Движок работает, - сказал брат со спокойным удивлением и повернул ключ зажигания. Машина заглохла.
- Ты цел? - спросил он.
Лицо мое было в пепле, но я был цел.
Мы отцепили ремни и, пиная двери, стали выбираться. Двери раскрылись, и мы выползли на августовскую травку.
Встали, потрогали руки и ноги.
- У тебя кровь, - сказал я, указывая братику на лицо.
- Гаечный ключ зубами поймал, - отмахнулся он, сплевывая, и позвал:
- Дубчик!
- Подержите тачку! - раздался голос Дубчика из машины.
Мы схватились кто за что - за колеса, за подвеску, за бампер. Со второй попытки Дубчик открыл дверь и вот уже спрыгнул к нам, легкий и целый.
Прибежал водитель «девятки»:
- Вы живые, мужики?
Мы все еще держали машину Дубчика, словно она могла взмахнуть крыльями и улететь. Впрочем, почти так оно и было.
- Гляньте, пацаны, - сказал Дубчик.
Мы глянули: машина его стояла на самом краю другого обрыва, и если бы Дубчик осыпался туда, он бы уже не вылез на белый свет.