— Это все, что я могу сейчас удержать, — сказал Всеволод сам себе. И эту последнюю цитадель он без боя отдавать не собирался, хотя бои предвидел, и в очень скором будущем.
В то самое время, когда Всеволод был загнан в мышеловку, Батый вступил в город во главе отборных войск. К нему подъехал довольный Субудай на жеребце со зверской, как у злого духа, мордой. Его взмыленный конь тряхнул головой и звонко заржал. Субудай ухмылялся. То была волчья ухмылка. Он уже не первый раз обагрил свои руки кровью по локоть.
— Город в наших руках.
— Я тебе велел добыть коназа Всеволода! Ты не исполнил того!
— Мы долго за ними охотились… Сейчас он со своими людьми закрылся в детинце, мы не выпустим их живыми. Теперь он надёжно заперт, что даже в могиле не скрыться ему от праведного нашего гнева!
— Запомни, он мне нужен живым! Обязательно живым! Чтобы воздать полной мерой. — Напряженное молчание повисло между ними, каждый был погружён в собственные мысли, но видно было, что какой-то план созревает в голове Субудая.
— Повелитель, у меня есть одна мысль. В Успенском соборе, который защищает детинец, закрылись епископ и старая княгиня со всей своей семьёй. Взять их там будет непросто, этот собор надёжнее любой крепости…
По мере того как Субудай излагал свой хитроумный прожект на ухо Батыю, мрачный доселе облик хана понемногу прояснялся, покамест он не воскликнул:
— Делай то, что ты замыслил, и да поможет тебе небо!
Монголы, как по команде, разом отхлынули от ворот детинца, и к ним приблизился всего один-единственный человек. Он широко размахивал белой тряпкой и явно имел желание что-то обсудить.
— Великий полководец Субудай-богатур велел передать через меня послание. Вот что я тебе скажу, князь. Давай не будем усложнять ситуацию, выходи, и ты спасёшь, быть может, не только себя.
— Чего вы от меня хотите?
— Если не побоишься и готов будешь умереть ради своей семьи, что закрылась в соборе на площади, выходи сегодня, а если не выйдешь, я… твоих родных привяжу к конским хвостам и велю по всему двору дворца волочить, затем распну их на воротах, гвозди золотые в руки и ноги им заколачивая, а когда доберусь до тебя, то всё равно убью, а череп твой прикажу в серебро оправить и приторочу к своему седлу, для устрашения. В жизни выбора немного, но у тебя он есть. Поступи, как достойно поступать мужчине.
На такой поступок можно было решиться только от отчаяния. Шансы, что эта жертва убережет его родных от мести, были поистине ничтожны.
— Я уже слышал подобные слова и знаю им цену. — Всеволод не сомневался, что никто не осудит его, если он сейчас не примет предложение монгольского хана.
— Хан поклялся всеми святынями. Я же могу пообещать тебе лишь то, что, если ты не примешь условия хана, ни твоя мать, ни твоя жена, ни ваши дети не доживут до утра — мои богатуры все сровняют с землей, похоронив их под обломками. Я вернусь через три часа. Подумай. Я буду ждать твоего окончательного ответа.
В который раз за последние дни Всеволоду предлагался непростой выбор. И всегда на одной чаше весов была жизнь его и его людей.
Один из дружинников не выдержал и сказал:
— Князь, ты знаешь этих людей… Они хотят обмануть тебя. Для них нет ничего святого. Если повезет, тебя убьют, как только ты появишься на улице, тогда тебе не придется умирать под пыткой. А если нет… Страшно подумать, что они сделают с тобой!
Выбор был страшен. И ни на какой счастливый исход тут даже надеяться было нельзя. Монголы были настроены решительно, из детинца не выпустят, а потому, что так смерть — что так. Но им не хочется больше терять своих людей, а сколько их тут поляжет, притом лучших из лучших, они представляют. Ему, Всеволоду, всё одно погибать, но представляется маленький, даже крохотный шанс спасти семью. Мать, жену, детей, да всех, всех близких и родственников, запертых сейчас в Успенском соборе. И всё это взамен за одну его жизнь, которую монголы возьмут и так.
Тут Всеволод вспомнил жену. Такую женщину не забудешь никогда, стоит лишь раз взглянуть ей в глаза. А он заглядывал в них не раз. Марина. Стройная сероглазая красавица с широкими и темными бровями, милыми ямочками на щеках, с нежным голосом, к которому хотелось прислушиваться. А смеялась она тем чувственным смехом, от которого потерял бы голову всякий мужчина. С годами княжна расцвела, округлела лицом, отчего ямочки на щеках стали еще соблазнительнее, раздалась в груди и бедрах. Всеволод до дрожи в скулах любил жену. И чувствовал, что не пойти на смерть ради неё уже нельзя. Он избрал свой путь и уже не переменит его. Он лишь просил Господа сподобить его принять горькую смерть достойно.