Произнеся последнее слово, девушка зажмурилась от остроты эмоций — я заметил движение губ и помог её ручке найти то, что было безмолвно названо. Подушечки пальчиков замерли на налитой зудом головке. Моя рука, несмотря на увёртку чаровницы, с которой она несколько запоздала, добралась до промежности, тронула волосяной покров. Неудержимо повлекло затейливо понежничать с переполненной нектаром, но теперь её владелица умело сопротивлялась, предпочитая пока пиру чувств их дегустацию.
— Как ты написал — копытце? — прошептала с горловым смешком.
Я прервал ласки и по памяти прочитал две строки.
— Хочешь, — хихикнув, спросила она, — покопытить заливную?
— Хочу-ууу!..
Велев мне пристроиться сверху нужным образом, она взяла штуку и, притронувшись ею к заветной, стала с моей помощью проделывать то, что я знал как «дразнение». Теперь процедура имела новое обозначение: моя возлюбленная с блеском показала творческий дар. Вознесённый на седьмое небо, я обогатился также выражением «пончик с разрезом»… Наконец-то мне дали угоститься им до счастливой отрыжки. Немного позже любимая сказала:
— Чтобы скорей опять встал, поешь сметаны.
Я не без удивления обнаружил, что «сметана» — не иносказание. Мне в самом деле предложили густую деревенскую сметану. Мы ели её и, весело безобразничая, мазали друг другу щёки. Силы восстановились, но хозяйка потребовала:
— Погоди! Посиди со стоячим и попиши что-нибудь…
Скрепя сердце, я исполнил её прихоть. Делая записи, спросил из неотвязного педантизма, не поделится ли моя любовь ещё чем-нибудь любопытным? Она, лукаво взглянув, произнесла «звёздочка» и «сигарить». Глагол означал известное действие, и я заинтересовался, не образован ли он от слова «сигара», которое, казалось бы, должно было оставаться чуждым лексике края. Моя милая не знала ответа, и впоследствии, несмотря на всё моё усердие в исследовании вопроса, я так и не пришёл к его окончательному прояснению. Зато выяснил, что «звёздочка» может относиться и вообще к девушке. Звёзды и месяц — это разгорячённые прелестницы и их возлюбленный…
Сколь поэтична душа народа, как восхитителен внутренний мир девушки, если в сладостные минуты перед соитием она чувствует себя беззаветно горящей звездой! Возлюбленный обретает черты месяца — не ясноликого ли богатыря, повелителя, божества? «Он пошлёт мне отгадчика желанного!» Месяц — это и прообраз суженого, вознесённый в космические пределы. Народное сознание свело в озаряющем миге соития личное и космическое, опоэтизировав повседневность. «Звезда из-под платья — ан месяц со статью!», «Отчего она горит? Больно месяц становит!»
Сколько лиричности вносится в обозначение интимного! «Кучерявка», «елок», «лукавый прищур»… Какие ещё слова-самоцветы приберегает мужское сердце для предмета желаний?.. Неменьшее богатство припасено и у девушки: «теплюша», «гусёк-тупорылец», «посошок»… Тепло, согревающее сердце, неизменно облагораживает акт: «Как он меня вытеплил!» О счастье разделённой любви, о пережитой судороге она скажет: «Я вздохнула…» Герой события произнесёт: «Я восхитил!»
Объезжая в 1972–75 годах сёла в бассейне реки, которая некогда звалась Яиком, изучая то, что поистине заслуживает определения «феномен русского Приуралья», я встречал среди грубостей и оголтелого цинизма озорно звучащее: «А мы — восхищаться! А мы — обожаться!», «Завелись в леске коренья — ищут девки восхищенья!» Как часто слышалось: «Помедуем», «захорошеем»!
Однажды мне повезло стать свидетелем такого вот объяснения в любви: «Я тебя восхищу!» — «Ой ли?» — «Была б приветень добра — навздыхаешься до утра!»
Услышанное и увиденное я постарался, по мере возможности, передать в сказах. Моей работе помогала очевидность: насколько жизнелюбивые шалости в сёлах, где я побывал, отличаются от глумливой злобы «Заветных сказок» М. Н. Афанасьева. Мне хотелось бы, чтобы те, кому мои сказы покажутся чересчур озорными, сравнили их с афанасьевскими «Заветными сказками».
Надеюсь, что, несмотря на катастрофические деформации природы и деревенского быта, и сейчас ещё жива в Приуральской Руси та неподражаемо образная речь, которая столь ладно лилась из уст сказителей: моложавых стариков, чей гений светился в каждой чудаческой ужимке. В свои семьдесят с лишком они делили усладу плотской любви с девушками, часто и у молодых крепышей вызывая зависть.