Отсюда — масштабные революционные сломы национальной жизни (петровские реформы, большевистская революция, распад СССР), недостаток традиционности в культуре, вольное отношение к соблюдению законов.
А также широко растиражированная склонность русских к крайностям: и негативные, и позитивные стремления русских в меньшей степени ограничивались рамками и правилами.
Есть ещё одна специфическая особенность, способствующая проявлению в русском обществе деспотизма и нестабильности: у нас не было и нет признанной иерархии социальных групп. У нас, грубо говоря, любая каста — высшая, по крайней мере, потенциально и в собственном восприятии, так же как и любой древнерусский город ощущал себя чем-то самозначимым и потенциальной столицей. Частичную верность этого тезиса с блеском доказала Москва.
Единственной легитимной высшей кастой всегда был правящий род, княжеский или царский. Его харизма потом отчасти перешла на генсеков и президентов. При этом не один из внутрирусских социальных псевдосубэтносов по-настоящему не признавал легитимность псевдосубэтноса — гегемона, если только он не был им сам. Отсюда и объявление номинальным гегемоном рабочих после Октябрьской революции, и гонор уголовников, и шаткость положения любой элиты, если она не объединена напрямую с высшей единодержавной властью, которая была необходима для закрепления иерархии псевдосубэтносов.
Русские — это европейцы, которым пришлось построить для себя псевдоазиатское государство, которое на деле является гегемонией одной из земель или заменяющей ее социальной группой (начальство), которая имеет свои собственные интересы и не сливается с другими землями (социальными группами). Такой была гегемония и Киева, и Москвы, и дворян, и коммунистов. Недаром историки утверждают, что становление московской военно-служилой системы началось ещё до возникновения Османской империи, считавшейся одним из «примеров для подражания».
Подобная гегемония появилась из славянского наступательно-оборонительного союза наподобие склавинов и антов, которые помогли объединить разрозненные усилия славиний для достижения серьёзных политических целей, хотя это и стеснило их свободу и мешало реализации ментальных установок.
Подобные союзы оказались слишком непрочными, и на их место пришли гегемонии в формате известных раннеславянских государств, превратившихся в европейскую государственность у чехов, и в более масштабную славинию у поляков, и в гегемонию под видом восточной деспотии у русских.
Но менталитет наступательно-оборонительного союза продолжал сохраняться и под оболочкой деспотии, взять постоянную грызню различных категорий русских и дружный внешний отпор супостату. Идеология союза оказалась для русских чрезвычайно важной. Однако она так и осталась идеологией союза разных славиний, а не монолитного этноса.
Государство (в своих восточно-деспотических проявлениях) во многом не соответствует русской ментальности. Отсюда — раздвоенность русского существования, внутреннее неприятие того, что самим кажется вроде нужным и полезным: огромная роль фасадов, потёмкинских деревень и «парадных», декларативных ценностей, за которыми скрывается нечто совершенно противоположное декларируемому. Вместе со склонностью к произволу, анархизму это привело к тому, что внутри имперского порядка всегда сидела его смерть.
Но в изменённом виде империя с азиатским фасадом возрождалась после петровских, большевистских и постбольшевистских потрясений. И причина тут чисто русская. Просто одних русских очень вдохновляет перспектива собственной свободы (анархизм) и неограниченной власти над другими (авторитаризм). Одна часть русских получала возможность быть действительно русскими за счёт другой, большей, которую использовали как инструмент и полноценно русскими быть не давали, то есть не давали возможности реализовывать свой менталитет.
Жизнь в мире личностей и отношений, а не в мире правил специфически влияет на отношение русских к нарушителям этих правил. Иногда к ним чрезмерно терпимы. Но нередко кто-то где-то (или во всей стране на определённый период) пытается «навести порядок», заменить благодушничание и чужой произвол «правилами», также являющимися плодом чьего-либо индивидуального или группового произвола. Тогда воцаряются относительно строгий порядок, соблюдение правил и «хождение по струнке», но только на определённое время. В случае уничтожения диктата личности или группы всё это может легко исчезнуть.