Чрез несколько недель случилось сему цыгану быть в городе. В то время одна цыганка ходила просить к воеводе за непочтение на сына. Воевода послал с нею рассыльщиков, чтоб сына ее привели. Цыганка сия, идучи домой, пожалела о сыне своем и, не хотя ввести оного в побои, не знала, что делать. По бессчастию встретился с ними оный, недавно из мертвых восставший цыган. Тогда она показала рассыльщикам на него, сказав им, что сей сын. Тотчас схватили его под руки и потащили к воеводе. По приведении пред судиею, начал оный говорить ему: «Для чего ты не почитаешь мать свою?» — указывая на старуху. Цыган, взглянув на нее, закричал: «Чёрт ее возьми! Какая она мне мать!» — «О-хо-хо! — сказал воевода, — так ты и при мне то делаешь, что и дома. Плетей, плетей!» — закричал он. Бедный цыган, как ни отговаривался, не верили ему и, растянув, начали взваривать. Цыган терпел свою участь, но расчел, что ему не отделаться, и закричал: «Ах! Господин воевода! Теперь я признался, что моя мать родимая». — «Но будешь ли ты ее впредь почитать?» — сказал воевода. Цыган клялся ему в том от всей цыганской совести. Воевода согласился ему поверить, приказал перестать; но в знак покорности и смирения велел ему мнимую мать свою нести на плечах своих до дому. Цыган не смел противиться и потащил оную на руках с двора воеводского. На дороге встретился с ним мужик из той деревни, откуда и сам он был, который спросил его, какую он ведьму везет на себе. «Ши... Молчи, молчи, сосед, — отвечал цыган. — Се моя родная матушка». — «Какая твоя родная матушка: я знаю, что у тебя оныя нет», — сказал мужик. «Поди ж спроси у господина воеводы, — продолжал цыган, — он был на моих родинах». И так донес цыган старуху, куда она приказала, и не ходил уже́ в город, коим начальствовал толь прозорливый воевода.