Уныло опущенный пос — длинный набор поселений вдоль Ловати, правый рог — вдоль Луги, левый — вдоль Меты и далее на восток к верховьям Мологи:
Основным районом распространения сопок является бассейн оз. Ильмень. Более 70 % могильников, в которых имеются такие насыпи, расположено в этом бассейне. /248/
При этом —
— старое мнение, что сопки в основном сосредоточены на берегах крупных рек, т. е. на торговых путях, связывавших север Европы с арабским Востоком и Византией, не соответствует действительности. Абсолютное большинство сопок находится на мелких речках, не пригодных для древнего судоходства. /412/
Отмстим это крайне важное обстоятельство. Словене — не только не «рекоходды», но и даже стараются забраться куда поглубже — туда, где до них не доберётся чужак на корабле. Интересно, правда? Словно бы и не хозяева они на собственной земле…
При этом, убеждены археологи, их захоронения носят такой характер, что —
— могли принадлежать только большой патриархальной семье— крупному брачно-родственному коллективу, ведшему в сложных условиях лесной зоны Восточной Европы (освоение новых земель, очистка от леса пахотных участков и т. п.) общее хозяйство… В северной полосе Восточной Европы распад таких коллективов был задержан условиями жизни, связанными с переселениями, необходимостью осваивать лес под пашню и т. п. /51/
Какова экономика — если уж мы говорим о торговле — этой семьи?
База се — земля и сё обработка. Рентабельность — крайне низкая: ещё только в X веке словене перейдут от подсечного земледелия к пахотному, а пока что занимались тем, что валили и жгли лес на своих семейных участках и в удобренную золою землю сеяли зерно.
Это означает производительность крестьянского труда на уровне, по разным данным, не более 6–8 центнеров ржи с гектара.
Соответствующий и быт:
Кроме керамики в раскопах найдены глиняные льячки, глиняные пряслица, бронзовые спиральки, часть удил, стеклянные бусы, трапециевидные привески.
В общем, видно, что немного мог предложить обычный смерд для городского рынка. Как и тот — неплатёжеспособному смерду. То есть в условиях господствующего натурального хозяйства обмениваться практически нечем.
Это как в Афганистане далёком, в будущем XX веке: один на рынок с рисом пришёл, лично выращенным, и другой с тем же. Или с арбузом. Или с горшком глиняным, одинаковым с лица с тем, что сосед притащил. Ни продать, ни купить. Максимум — обменять баш на баш… — но ради чего?
И пока не брызнет рядом сизым дымом бээмпэшка и не соскочат с неё торопящиеся шурави, не выкупят у ходившего в Пакистан дуканщика, уважаемого Джалаледдин-сафари, магнитолы японские, не посорят местными купюрами-афошками, — нет денег на рынке, нет ему развития. Все при своих останутся. А вот хотя бы арбуз купит офицер за сто афгани — уже прибыль. Уже Ахмад довольный стоит, важно на Хафизулло смотрит, который свой арбуз обратно понесёт…
Так нужна ли река этому простому смерду из большой патриархальной семьи в качестве дороги? Нет, конечно, ибо нечего ему везти на продажу. А нужен ли он какому торговцу, чтобы отвезти к нему товар? Тоже нет, ибо нет денег у этого смерда. Нет у него и товара, которым он мог бы заплатить за привезённое…
Нет?
Не совсем. Это, скажем, топор смерду не нужен — либо в его веси, либо в соседней кузнец живёт, он выкует. Иное дело — предметы роскоши. Человек есть человек — положено ему выделяться из общества себе подобных. А чем можно выделиться? Правильно, именьицем богатым. А что есть богатство? Это одежда, вышивкой украшенная, из холста доброго, а то и чего потоньше. Это обувь кожаная. Посуда разрисованная. Пояс с набором, да добрые ножны для ножа, не менее доброго. Не каждый день наденешь, ан другое главное: лучше ты выглядишь, нежели соседушка дорогой.
Опять же и женщины. Особенно, когда уж замуж невтерпёж. Красота красотою — что бы ни понималось под нею в каждую отдельную эпоху, — а дополнительно прихорошиться тоже не повредит. Да так, чтобы родители потенциального жениха видели: не золушку в дом берем, не оборвашку какую. Чтобы всё порядком было: височные кольца, стеклянные бусы, звезда во лбу, месяц под косою. Род, значит, у неё справный, позволяет себе девок своих в изобильстве держать.
Вот и находят археологи в той же Ладоге большие количества стеклянных «глазок» для бус. Причём из разных мест, подчас едва ли не из Эфиопии. Есть тут и своё стеклодельное производство. Которое, впрочем, опять же «глазки» делает.
А ещё три мастерские. Самая молодая — кожевенная. Ниже — кузнечно-ювелирная. А между ними — стеклодельная, где по арабской низкотемпературной технологии с 780-х годов варились бусы. Их сейчас в ладожской земле не менее двухсот, а то и трёхсот тысяч. /496/
Насчёт сотен тысяч «глазок» — не преувеличение:
В 1114 году Нестор запишет: «…Поведали мне ладожане, как тут случается. Когда бывает туча велика, находят дети наши глазки стеклянные — и малые, и великие, проверченные. А другие подле Волхова берут, которые выплёскивает вода. От них же взял более ста, и все разные…»
А что такое «глазки»? Не только украшение. Это ещё, по сути — и первые русские деньги. Судя по археологии, именно за них —
— ладожане скупали пушнину.
Вот! Вот и появился тот товар, который был в состоянии наполнить содержанием обменные операции. Меха — это да! Это — спрос. Большой, лютый спрос. Прежде всего, как ни странно, в жарких далёких южных странах. Ну и в европейских — тоже.
А потому вот она, искомая товарная позиция!
Экономика Ладоги во многом строилась на торговых операциях и сборе даней с окрестного финноязычного населения. Отношения7 с этим населением стимулировали развитие в Ладоге бронзолитейного, стеклодельного, косторезного, деревообрабатывающего и судостроительного ремёсел. Здесь скапливалась пушнина, полученная с окрестных земель в обмен, например, на украшения (застежки, бусы, гребни), оружие, ткани, посуду и некоторую бытовую утварь (топоры). /179/
Впрочем, украсить дочу бусами — дело важное, бесспорно. Но ещё важнее — украсить себя тем, что даёт и бусы, и прочие мелкие и крупные блага. То есть деньгами.
На территории Ладоги и тяготеющих к ней поселений и урочищ (Ладожская крепость и поселение, Новые Дубовики) не менее чем в восьми документированных случаях обнаружены в кладах и отдельно арабские монеты, чеканенные в 699/700—786 гг. Эти находки — одни из древнейших среди до сих пор встреченных в Восточной Европе и с поправками на время их распространения и всякого рода случайности свидетельствуют о начале международной «серебряной» торговли, достигшей нижнего Поволховья примерно в 760-е годы.
Ещё одно ключевое слово прозвучало: серебро. По факту — серебро восточное. Арабское. И в этом случае обменные операции, для которых необходимы торговые пути, обретают содержание. Меха обмениваются на серебро и обратно:
Приобретённый таким образом мех, очевидно, продавали купцам уже на дирхемы. Этот вариант обменно-денежного оборота (впрочем, видимо, не единственный) подтверждает существование в Ладоге не только транзитных дорожных станций и гостевых домов для купцов, но и собственного торжища.
Вот мы и нашли ответ на вопрос, для чего использовались реки в качестве путей. Конечно же, не для того, чтобы один смерд мог по весне отвезти другому горсть сбереженного за зиму проса. А прежде всего нужны они были для транзита добытой в лесах прибавочной стоимости к местам, где она могла превратиться в общепризнанный эквивалент товарной ценности.