Но я решительно не намерен распространяться о том, в какой мере законно требование женщинами прав более тех, которыми они пользуются в цивилизованных государствах Европы. Для людей, которые хотя сколько-нибудь углублялись в рассмотрение этого вопроса без предрассудков, на которых мы выросли и которые взлелеяны в нас отчасти не нашей литературой, подвизавшейся в возведении до идеала женского совершенства таких качеств, которые составляют существенные пороки коснеющих «в милом и простодушном неведении» «плутовок с русыми головками», — для таких людей этот вопрос решен положительно в пользу предоставления женщинам всестороннего образования. Для тех же многочисленных, паче песка морского, поборников удержания женщин в границах милого неведения, которые опираются на предания, на мнения некоторых писателей прудоновского направления или вовсе ни на что не опираются, кроме сочувствия ко всякой рутине, кажется, нечего говорить; не раз уже все было сказано и принесло ту единственную пользу, что возбудило многочисленную оппозицию против людей, поднявших свой голос за равноправие женщин. Русская литература, издревле славящаяся своею бестактностью и шаткостью убеждений, не отстала от просвещенных соотечественников наших, печатному делу не причастных; и у нее нашлись представители, которые закидывали камешки в людей, писавших о женском праве. О, наша журнальная литература с большим и — что всего важнее — с одной ей свойственным безобразным тактом! У нее все «живет», «всякого добра по лопате». Но не в том дело: мы глубоко убеждены, что в таком деле, как настоящая эмансипация женщин, всякая пропаганда, раздающаяся в среде наших почтенных соотечественников, будет гласом вопиющего в пустыне. Пока всероссийское общество, читая гуманные статьи г. Михайлова, будет махать рукой, приговаривая: «э! пусть себе потешается», пока русские женщины, стоящие не на последней ступени нашей гражданственности, восторгаясь подводным камнем, поставленным для них г. Авдеевым, будут полагать свою эмансипацию в неуважении семейных прав и станут пробавляться ничегонеделанием или легким чтением, ни на чем не останавливаясь, ни во что не вдумываясь, чтобы не утруждать свои «милые головки», — до тех пор в нашем всероссийском обществе не оскудеет вера, что женская эмансипация у нас значит: «г. Михайлов потешается». Как бы ни ратовала русская литература за права женщин в русской семье и в русском обществе, она, кажется, не убедит общество в необходимости признать за нашими женщинами даже права на общечеловеческое воспитание, без которого невозможна, немыслима никакая самодеятельность, никакая самостоятельность в сообществе людей другого рода, получивших относительно высшую степень умственного развития и потому сильнейших. Самим женщинам предстоит труд положить основной камень своей эмансипации: так поступали женщины в Северной Америке, которую, в известной мере, можно брать в этом случае за образец. За это чувствительное дело нельзя браться эмпирически, как берутся у нас на матушке святой Руси за все, что на ум придет. Нужно, чтобы женщины наши поняли, в чем именно заключается женская эмансипация, чего им следует желать, что устранять от себя; нужно, чтобы они уверовали, что всякая цель достигается только при известных средствах и что одного желания, самого пламенного, одного протеста, самого красноречивого, еще слишком мало для того, чтобы достичь своей цели. Нужно создать эти средства. Женщины же наши, сетуя на свое зависимое положение, порываются к улучшению своего быта, к своей эмансипации под влиянием минутных впечатлений, без средств, без плана, без обдуманных приемов, да и то больше на словах, чем на деле. Они только все протестуют…
О слабый род! О время
Полупорывов, долгих дум
И робких дел. О век! о племя
Без веры в собственный свой ум.