А в подтексте: лучше бы сразу Лужкова расстрелять, ведь он все равно мешать будет…
Неужели Ельцин опять все переиграл? Кто-то из допущенных в Вермонт, Никита Струве, например, был в восторге (и даже в какой-то эйфории) от того, как «валятся нынче Советы». Когда Горбачев и его верный холуй, Кравченко, показали всей стране, как вдребезги пьяный Ельцин разговаривает в Нью-Йорке со студентами, Струве почти убедил Александра Исаевича, что в России надо бояться не тех, кто пьет, а таких, как Горбачев, борцов за трезвость, хотя Александр Исаевич всегда сторонился людей, чей язык, как у Горбачева, упрямо опережает мысли: болтун может так улакомить страну, что опомниться не успеешь, как все потеряешь!
А эти… такие, как железно уверенная в себе госпожа Старовойтова, подкупали — всех — своей прямодышащей взволнованностью (и даже академик Сахаров ходил за ними, как собачка на поводке)[51].
…Тоска началась внезапно, в общем-то с пустяка.
Александр Исаевич работал в кабинете, писал не разгибаясь, как заведенный… — словно вихрь какой-то мгновенно переносил его в революционный Петроград, в 1917-й, на вздыбленные беспорядком улицы…
Давным-давно, еще с четверть века назад, Александр Исаевич математически рассчитал, сколько времени уйдет у него на «Красное Колесо», если каждый день — «раздвинулись сутки, раздвинулись месяцы…» — писать по 12–18 страниц.
Именно так, каждый!. Без праздников, выходных, каникул и отпусков.
«Пока я жив, усталость для меня не существует…»: вперед, к цели всей его жизни — низвержению Ленина.
Сейчас Солженицын идет с хорошим опережением: «завязан» уже март 17-го, только бы не надорваться сейчас, сберечь силы и глаза. Любая болезнь — она же от недогляда за собой, значит — жена плохая, а Наташа («Я Христа забуду ради тебя…») лучшая жена на свете!
Писалось и правда легко:
Десять лет позади думской трибуны висел огромный портрет Государя в полный рост, терпеливый свидетель всех речей и обструкций, но все же символ устойчивости государства. И вдруг сегодня утром увидели: солдатскими штыками портрет разорвали — и клочья его свисали через золоченую раму…
Александр Исаевич только на секунду распрямил спину. Господи, что это?.. Почему у него — вдруг — перед глазами сейчас Дзержинский? Тот самый, лубянский, с бородкой, как стамеска, в распахнутом каменном пальто и в огромных ботинках…
Какие-то парни пригнали сюда, на Лубянку, башенный кран и набросили на Дзержинского петлю.
Ночь, истошные крики, пылают фары машин, множество телекамер, журналистов… и «железный Феликс», символ ГУЛАГа, который вот-вот рухнет на клумбу, похожую больше на могильный холм.
«Солдатскими штыками портрет разодрали…» — а перед глазами сейчас стоит Дзержинский. И та самая ночь. А еще — парни, окружившие памятник: мордастые, здоровые, сильные; даже сейчас, в темноте, видно, как раздуваются их волосатые ноздри…
Дзержинский для этих молодчиков — символ их тюремных страданий. В прежние годы они настрадались, похоже, от «чрезвычайки», точнее — от ментов. Они и их банды…
И схватила его зареберная боль. Да так схватила, что Александр Исаевич чуть не вскрикнул.
Господи, а это еще что?
В тот момент, когда Дзержинский грохнулся наконец на холодную клумбу, CNN вдруг показывает его, Солженицына — главного (это жирно подчеркнуто) борца с советским режимом! — Ночь, Лубянка, Феликс Эдмундович на мокром холме, и он, Солженицын, бодро идущий в новой пыжиковой шапке к советскому самолету, вылетающему во Франкфурт[52].
Он-то думал, на Лубянскую площадь выйдут студенты, поэты, уличные барды — такие («мы хотим перемен»!), как Виктор Цой… а здесь казнь и парни, как откормленные золотым зерном бычки…
Памятник Владимиру Ильичу на Октябрьской площади никто не тронул, между прочим, — Ленин не так ненавистен «быкам», как Дзержинский. — Александр Исаевич, не устававший повторять, что вселенинско-сталинские фюреры должны быть очистительно прокляты Россией, он… тот человек, кто больше всех, наверное, хотел
бы видеть и Ленина, и начальника «чрезвычайки» (Берия считал Дзержинского душевнобольным) в помойной яме… сейчас Александр Исаевич сидел у телевизора с опрокинутым лицом.
И CNN показывает — в эту минуту — его, Солженицына! Автор «ГУЛАГа» как живой символ революции Ельцина.
А спросил у него кто-нибудь, что он думает о России с ее нынешним обвалом и о Ельцине?
51
Известный историк Леонид Баткин, энциклопедист, рассказывал Александру Исаевичу, как весной 91-го он пригласил Старовойтову посетить вместе с ним Флоренцию. Они случайно встретились на конференции в Генуе, и кто-то из друзей Баткина предложил провести выходные на родине Данте и Брунеллески.
Принято! Прежде Баткин и Старовойтова никогда не были в Италии.
Погода стояла пасмурная. Прошел дождик. В какой-то момент шофер резко затормозил, большой, тучный Баткин свалился на Галину Васильевну и сломал ей ногу!
Госпиталь, гипс, уволенный — мгновенно — шофер, испорченная поездка… На следующий день, в эфире «Эха Москвы», Старовойтова заявила, что Горбачев и КГБ СССР устроили на нее покушение, что она по-прежнему в опасности, серьезно ранена, находится в больнице, потребуется, возможно, ампутация ноги и что карабинеры Флоренции проводят сейчас собственное расследование…
— Нас за идиотов держат? — поинтересовался Александр Исаевич.
Баткин развел руками. Сказал, что порвал со Старовойтовой все отношения.
— Напишите, — предложил Александр Исаевич.
— Никто не поверит… — возразил Баткин. — А Галя на меня в суд подаст, в этих делах она мастерица…
52
Никого так громогласно, с такой помпой не выдворяли из Советского Союза, как Александра Исаевича! Телекамеры, журналисты и плотное каре чекистов вокруг…
Вот только оркестра тогда не хватало, честное слово, и пионерского салюта!
Под расписку Александру Исаевичу выдали новый костюм и шапку. Он — принял, с паршивой овцы — хоть шерсти клок! Кроме того, Андропов прислал ему 300 марок. «Лично от Юрия Владимировича» — это было подчеркнуто. Шеф тайной советской полиции прекрасно знает, что на Западе у Солженицына — гигантские гонорары, но во Франкфурт Александр Исаевич прилетит ночью, банки закрыты, разве можно без копейки? Неспокоен и Солженицын: там, в Германии, его ждут, конечно, но мало ли что… — деньги, короче говоря, он тоже принял, пообещав вернуть их «при первой же возможности»…