Сбросив в бедность миллионы своих соотечественников, они, похоже, не испытывают раскаяния. (Нищета — на фоне праздничных пиров столичных удачников; в Москве открываются аж 64 новых ресторана![57]) — они, удачники, «скорее превратят страну в кладбище, чем уступят добычу», — пишет сюда, в Вермонт, старый врач из Вологды. — Провинциальная интеллигенция, соль земли русской… что с ней будет? Что останется этим людям? Умереть?
Ермолай, старший сын Александра Исаевича, принес вчера анекдот: ««Папа, почему об одних людях говорят, что они достигли чего-то, а о других — добились» — «Все очень просто, сынок! Если, увидев высоко на дереве яблоко, ты сорвешь его, значит ты его достал. А если ты отобрал яблоко у младшего брата, значит — добился!»».
Среди новоявленных демократов различаются только 5–6 человек, боровшихся прежде с режимом: священник Глеб Якунин; его подельник Лев Пономарев, парень светлый, порядочный, но совсем-совсем недалекий.
Еще — Новодворская. Здесь, если можно, без комментариев. Другие «орлы демократии» вышли — и сразу взметнулись в безопасное теперь небо — из столичных кухонь, но это еще не самый худший вариант; многие господа перепорхнули на телеэкраны прямиком из различных коммунистических академий, прежде всего — Бурбулис.
Нынче он полностью отставлен, вопрос решен, но — с солидным «выходным пособием»: 28 тысяч квадратных метров, здание бывшего Госстроя СССР. (Для справки: 28 тысяч квадратов — одна треть Зимнего дворца в Петербурге. — В самом деле, чем мы хуже царей?]
Теперь в здании Госстроя — фонд Бурбулиса. Его собственный фонд. Изучение проблем мировой демократии. Наследия Ельцина — прежде всего.
Все здание — фонд. А как? Здесь Бурбулис и еще 670 человек будут изучать наследие Ельцина. У Ельцина… — что? Нет наследия, что ли? — А чтобы изучать наследие было не скучно, на первом этаже фонда сразу открылись два ресторана — японский и армянский.
Солженицын уверен: отдаваясь повседневному течению жизни, россияне не сразу осознают все совершаемые злодейства. В стране умышленно создается сейчас обстановка одурительного равнодушия.
«Раньше, Александр Исаевич, мы были самая читающая страна в мире, нынче — самая считающая», — строки из писем в Вермонт. — «Дети смотрят: кто ворует — прекрасно живет, а батька мой — не-
умеха, хочет по-честному…»; «не желаю, чтобы мой сын был рабом в этой стране, пусть уедет»; «теперь человек наш не верит ни в начальство, ни в депутатов, ни в Президента»; «в высокой власти у нас — воры в законе»; «душа чернеет от того, что творится сейчас с людьми…»; «мы кончаемся иумираем…».
Письма, письма… — они действительно несутся в Вермонт отовсюду. Кому же еще писать, Господи! Солженицын, Лихачев, Святослав Федоров, Аверинцев…
Кому еще?
«Теперь мы за решетками» (на всех окнах, от воров); «пройдет еще небольшое время, и в России уже ничего нельзя будет спасти…» (Чита, инженер); «стыдно перед учениками, Александр Исаевич, нечего надеть» (школьная учительница, подмосковная Дубна); «растет число дефективных детей, глухота младенцев, много больных щитовидкой, никто ребятишками не занимается, у родителей нет сейчас денег» (Воронеж; и его достиг радиоактивный язык Чернобыля); «если заболею, Александр Исаевич, лечиться не на что» (крестьянин из Тамбова); «стонем без книг» (актеры драмтеатра им. Охлопкова, Иркутск)…
И вдруг — резкий, отчаянный крик: «Что же вы молчите, Солженицын?! Чего ждете? Где он, ваш честный голос? Куда делся?»
И — самое для него страшное: «Разве вся эта шпана, все эти проходимцы-демократы не из ваших книг вышли?.. Разве не учили их ненавидеть Советский Союз?!»
Ночью Александр Исаевич встает с раскиданной кровати и тихо, украдкой, проходит в свой кабинет. Он уверен, его никто не слышит: ему кажется, он может всех обмануть, весь свой дом.
В темноте Александр Исаевич находит кнопку торшера и устало опускается в кресло. В последние месяцы он перестал понимать, для кого он пишет сейчас «Красное колесо» — для кого, если так все быстро меняется: рожденный трудиться, Солженицын возненавидел сейчас работу, титан, полный сил, он чувствует свою полную беспомощность.
Или высох — вдруг — его талант?
Удар, нанесенный Ельциным по России, так же страшен, как советская власть. Если не страшнее.
57
К ресторанам нынче особая тяга. Когда народный артист СССР Олег Павлович Табаков возглавит Художественный театр, там тоже появятся рестораны. И в здании по соседству, в Школе-студии МХАТ появится ресторан. Несколько залов. В центральном — три портрета: Табаков, а справа и слева от него — Станиславский и Немирович-Данченко.
МХАТ вчерашний, так сказать, и МХАТ современный.