— Почему ж именно евреи? — спросил Стенька недовольно, но было видно, что до него дошло.
— Ну, как… Из-за Чайковского.
— При чем тут Чайковский?
— Но ведь Чайковский был еврей?
— Э… вроде нет, — сказал Стенька. — Аделина, Чайковский — еврей?
Оба уставились на Аделину. Аделина встала, подошла к окну, и уперлась лбом в металлическую, черной индустриальной краской крашеную раму. Эдуард подошел к ней, встал за спиной, хотел коснуться рукой плеча, не коснулся.
— Что ж делать. Многим театрам не хватает денег… — сказал он неуверенно.
— Перестань!
— Но ведь… правда же… ты устроишься в другой театр.
— Ты об этом ничего не знаешь! — зло сказала она. — Отвяжись.
— Почему ж, — обиделся Эдуард. — Кое-что знаю. Искусство в наше время…
— Замолчи, умоляю! — Аделина схватилась за голову.
Эдуард пожал плечами.
— Искусство бывает разное, — сообщил Стенька. — Элитарное искусство мало кому нужно, оно… э…
Аделина обернулась и так на него посмотрела, что он тут же понял — совершена большая ошибка.
— Нет, я не это имел в виду, — начал он поспешно оправдываться. — Я не про тебя, и не про оперу, я вообще…
Тем временем священник, понаблюдав, как Кудрявцев не знает, куда себя девать, а Марианна ходит историческим строевым шагом вдоль стены, решил, что эти двое нуждаются в духовной помощи больше остальных.
Марианна будто только и ждала, когда он отложит наконец книгу и встанет, и быстро направилась к нему.
— Вы сюда на машине приехали? — тихо спросила она.
— Да.
— Подвезите меня до Новгорода.
— Подвезу, конечно, но не сейчас.
— А когда?
— Скорее всего завтра. Разговор с Демичевым затянется за полночь, и ночевать всем придется, очевидно, здесь.
— Я не собираюсь с ним ни о чем разговаривать.
— Это ваше право, дочь моя, — слегка улыбнувшись, сказал он.
— А вы собираетесь? Вы что, не понимаете, что происходит?
— Пока не очень. Ну, Бог даст, разберемся.
— Нас склоняют к участию во всем этом балагане. Зачем это понадобилось Демичеву я не знаю, и знать не хочу. И что за балаган — тоже знать не хочу. Но оставаться здесь просто опасно, неужели вы этого не понимаете? А еще духовное лицо. Послушайте, мне нужно срочно отсюда уехать. Подвезите меня.
— Я бы и подвез, но, видите ли, шофера я отослал.
— Какого шофера?
— Своего шофера. Который меня обычно возит.
— У вас личный шофер?
— Что ж тут такого? — удивился священник. — У меня и повар личный есть. И даже жена. Тоже личная.
— Это какой-то кошмар, — пожаловалась Марианна неизвестно кому. — Ну, с вами разговаривать бесполезно. Славка! Славка, сколько отсюда до Новгорода?
— А?
— До Новгорода сколько?
— До Новгорода? Километров десять-двенадцать. Точно не помню. Я здесь никогда раньше не был, Марианна Евдокимовна.
— Ах ты… — сказала Марианна, нарушая Третью Заповедь. — Да что же это такое… Славка! А ну иди сюда!
Она поманила его и отошла с ним в дальний угол, к роялю. Священник некоторое время наблюдал, как она ему что-то доказывает, и махнул рукой. Нужно будет — сами подойдут. А сам направился к стойке.
— А ну, парень, налей-ка мне скотча, — сказал он знающе. — Со льдом.
Бармен кивнул, точным жестом выставил на стойку тумблер, кинул в него, зачерпнув алюминиевым совком, несколько кубиков льда, и почти не глядя цапнул с полки за спиной бутылку «Мятежного Крика».
— Нет, ты мне скотч налей.
Бармен, не смутившись, поставил «Мятежный Крик» на место и, поразмыслив, взялся за прямоугольную бутылку с красной этикеткой.
— Нет, с черной этикеткой, пожалуйста.
— А вы, святой отец, я вижу разбираетесь в таких вещах, — заметил бармен, наливая.
— Чему только не научишься нынче, среди людей обитая, — посетовал священник. — Ты, сын мой, очень хорошо выполняешь свою работу. Настолько хорошо, что никто до сих пор не понял, кроме меня, что ты у Демичева главный помощник, не так ли.
— Вы в этом уверены? — ухмыляясь, спросил бармен, наполнив тумблер до краев.
— Нет. Я редко бываю в чем-то уверен, когда дело касается политики. Но вот что я хотел у тебя спросить, сын мой. Зачем здесь эта дама?
— А…
— Да, именно она. Остальные более или менее ровесники Демичева, кроме меня, но у меня с Демичевым давние отношения. У него ко всем нам есть дело. А вот дама зачем? Да и не поймешь, кто она такая — то она в Москве на кафедре преподает, то новгородского коллегу… э… третирует.
— Ну, Москва — это для красного словца. Приглашают ее иногда в Москву лекции читать, как уникального специалиста. Раза два в год.
— А на чем она… э… уникально специализируется?
— Надо думать, что на чем-то очень древнем. Древние какие-то времена.
— До Крещения Руси?
— Вроде бы да. Но точно не знаю. Я вообще историю не люблю.
— А я, не поверишь — ненавижу историю, — сообщил священник. — Иной знаток истории узнает какую-нибудь гадость, которую поп провинциальный вдруг учудил лет четыреста назад в своем Тамбове, да потом раззвонит на весь свет — вот все вы, попы, такие. А за тыщу лет на Руси знаешь, сколько попов было? Тьма. Ну и, конечно, даже если очень немногие из них гадости управлялись сотворять, за столько времени все равно много гадостей набежит. А мне за всех отвечай да оправдывайся. Нет, история — это только людей с толку сбивать.
Бармен внимательно посмотрел на священника, а тот улыбнулся благосклонно.
— Вижу я, что человек ты степенный, сын мой. Правильный человек, верный. Хочу я дать тебе совет, от чистого сердца. Ты, когда тебя после сегодняшнего арестуют да будут спрашивать, чего ты во все это влез, ты отвечай, что тебя бес попутал. Во-первых, это так и есть, а во-вторых, это всегда сбивает с толку следователя. Следователи, как правило, люди неверующие, в таких вещах не разбираются. Может и отпустят тебя, а если и посадят, то ненадолго.
Бармен мрачно смотрел на священника.
— Это вы так шутите, святой отец? Это шутка такая?
— Да, я шутить горазд, когда пью. Раньше я курил, так ежели пить, то целую пачку выкуривал. Но теперь бросил. Вот только шутить и остается.
— Н-да, — сказал бармен. — Странные у вас шутки. Это что ж, все священники так шутят теперь? Ничего себе.
— Тебя как звать-то, сын мой?
— Это, святой отец, значения не имеет.
— Не скажи. Имя — оно важно. Имя, бывает, так связано с судьбой человека, что любо-дорого. А бывает и не связано.
Бармен пожал плечами и отошел к другому концу стойки.
— Ты далеко не уходи, — окликнул его священник. — Я, может, еще выпить захочу.
Бармен посмотрел мрачно, снял с полки бутылку со скотчем, поставил ее на стойку, и плавным движением придал ей скорость — и она остановилась точно перед клиентом.
— Сколько захотите, столько и нальете.
Сумерки сгущались. Стоя на смотровой площадке, Вадим почувствовал спиной чье-то присутствие, но не обернулся.
— Хороший вечер, не так ли, — сказали сзади.
— Да, весьма, — отозвался Вадим.
— Воздушные течения в тропосфере, в основном восточные, захватывающие большие пространства океанов между тридцатью градусами широты и экватором в каждом полушарии на обращенных к экватору перифериях субтропических антициклонов в этом году выдались особенно приятные, не так ли?
— Вы, Ольшевский, человек умный и рассудительный, — сказал Вадим. — Я вас очень уважаю. И за это тоже.
Ольшевский встал рядом с Вадимом и оглядел — город, и обрамляющие его водные пространства. Леса почти не было видно — темно. Вадим посмотрел на часы.
— Как там остальные? — спросил он.
— Не знаю. Я подремал в номере, принял душ, хотел посмотреть телевизор, но он ничего не показывает.
— Да, — Вадим изобразил сокрушенность. — Мой тоже ничего не принимает.
— Остальные находятся в разных стадиях легкой растерянности.