Они снова сделали перерыв, но Барли уже не расслаблялся между раундами. Неподвижность его стала нестерпимой. Его подбородок был вздернут, глаза закрыты, и он как будто улыбался. Бог знает чему. Иногда он ронял свое «нет» еще до конца фразы. Иногда молчал так долго, что Мерв и Стэнли отрывались – один от циферблатов, другой от листков, и мне казалось, что их охватывает палаческая тревога, что жертва не вынесла пытки. А потом «нет» наконец ронялось не громче и не тише – письмо, задержавшееся на почте.
Откуда у него берется такой стоицизм? «Нет», «нет» по отношению ко всему. Почему он сидит здесь, точно человек, готовящийся к унижениям старости, кротко произнося «нет»? Что означает эта кротость – «нет», «да», «нет», «нет» и так до обеда, когда они отключат его от машины?
Но в глубине сознания, мне кажется, я уже знал ответ, хотя еще и не мог облечь его в слова: реальность для него переместилась.
Шпионаж – это ожидание.
Мы ждали три дня, а сколько это часов, вы можете подсчитать по моим седым волосам. Мы разделились по служебным рангам: Шеритон поедет с Бобом, Клайв – в Лэнгли, Нед останется на острове со своим джо, Палфри останется с ними на подхвате, хотя что мне надо было подхватывать, так я никогда и не узнал. К этому времени я возненавидел остров и подозревал, что Нед и Барли – тоже, хотя Нед отгородился от меня так же, как Барли. Он ушел в себя и на время утратил юмор. Что-то случилось с его гордостью.
Вот так мы ждали. И рассеянно играли в шахматы, редко доводя партию до конца. И слушали, как Рэнди рассказывает про свою яхту. И слушали, не зазвонит ли телефон. И слушали пронзительные крики птиц, слушали пульс океана.
Это были дни безумия, а уединенность острова, клубящееся небо над ним, штормы и проблески идиллической красоты усугубляли безумие. «Темничный туман», как его называл Рэнди, обволакивал нас, рождая нелепый страх, что нам уже никогда не уехать отсюда. Туман рассеялся, но мы все еще были тут. Разделяемое уединение должно было бы сблизить нас, но оба они заперлись каждый в своем королевстве: Нед – у себя в комнате, Барли – под открытым небом. По острову дробью хлестал дождь, я смотрел сквозь залитые водой стекла и видел, как он шагает в плаще по обрыву, задирая колени, словно в жмущих сапогах, или – один раз – как он на пляже играет в крикет с Эдгаром, охранником, обходясь выброшенными на песок обломками и теннисным мячом. В солнечные часы он щеголял в старой синей фуражке, которую раскопал в матросском сундучке. Лицо его под козырьком делалось угрюмым, глаза выискивали еще не завоеванные колонии. Однажды Эдгар явился со светло-рыжей дряхлой собачонкой, которую нашел неведомо где, и они заставляли ее бегать между ними. А в другой день возле мыса на материке началась регата, и стая белых яхт выстроилась кольцом, точно мелкие зубки. Барли стоял и смотрел на них, не отрываясь, как будто завороженный праздничным зрелищем, а Эдгар стоял в стороне и смотрел на Барли.
Он думает о своей Ханне, размышлял я. Он ждет, чтобы жизнь подвела его к мигу выбора. И только гораздо позже меня осенило, что некоторые люди принимают решения несколько по-иному.
Последние мои впечатления от острова удобно слились в подобие сонных видений. С Клайвом я говорил по телефону всего два раза, что для него было практически равносильно небытию. В первый раз он пожелал узнать, «как там ваши друзья», и, насколько я понял из слов Неда, тот же вопрос он уже задавал ему. А во второй – у него возникла потребность узнать, как я организовал компенсацию Барли, включая и субсидии его издательству, а также будут ли эти суммы выплачиваться из наших фондов или по дополнительной смете. У меня было с собой несколько черновых набросков, и я мог его просветить.
Полдень, на стол в солярии как раз легли свежие номера «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». Я нагибаюсь над ними и слышу, как Рэнди кричит охранникам, чтобы они позвали Неда к телефону. Обернувшись, я вижу, как из сада входит Нед и стремительно идет через холл в комнату связи. Я смотрю в глубь холла на лестничную площадку и вижу застывшего Барли – недвижный силуэт. Там стоят старинные книжные шкафы, и утром он уговорил Рэнди отпереть их, дать ему покопаться в книгах. Это площадка с полукруглым окном, тем, которое выходит на гортензии и океан.
Он стоит спиной ко мне, длинные пальцы опущенной руки держат книгу чуть на отлете, взгляд устремлен в атлантическую даль. Ноги расставлены, свободная рука приподнята к лицу привычным жестом, словно чтобы встретить удар. Конечно, он слышал все – вопль Рэнди, шаги Неда, торопливо пересекающего холл, стук захлопывающейся двери в комнату связи. Пол выложен плиткой, и звук шагов отдается в лестничном пролете, будто глухой перезвон церковных колоколов… Я и сейчас слышу их: Нед выходит из комнаты связи, делает несколько шагов и останавливается.