– Прочитайте его не торопясь, – посоветовал Нед.
– Времени у вас для этого сколько угодно, Барли, – сказал Боб.
Сколько раз за последнюю неделю каждый из нас читал это письмо? – вот о чем я думал, глядя, как Барли рассматривает конверт с обеих сторон, то отодвигая подальше, то поднося к глазам, сдвинув свои очки на лоб, точно мотоциклетные. Сколько мнений выслушивалось и отвергалось? Шесть экспертов в Лэнгли определили, что письмо написано в поезде. В кровати, заключило трое в Лондоне. На заднем сиденье машины. В спешке, шутя, в порыве любви, под действием страха. Женщиной, мужчиной, установили они. Автор – левша, правша. Он привык писать русскими буквами, латинскими, и теми, и другими, ни теми, ни другими.
В заключение комедии они даже посоветовались со стариком Палфри. «По нашему закону об авторском праве само письмо принадлежит получателю, но право на него сохраняется за автором, – сказал я им. – Не думаю, однако, что вас затаскают по советским судам». Не знаю, обеспокоило или успокоило их мое мнение.
– Вы узнаете почерк или нет? – спросил Клайв у Барли.
Засунув длинные пальцы в конверт, Барли наконец выудил письмо – но без особого нетерпения, словно не исключал возможности, что это всего-навсего очередной счет. Помедлил. Снял свои нелепые круглые очки и положил на стол. Потом вместе со стулом отвернулся от всех нас, начал читать и нахмурился. Кончил первую страницу и взглянул на подпись в конце. Затем принялся за вторую страницу и уже без пауз прочел все письмо. Потом прочитал еще раз одним духом – от «Мой любимый Барли» до «Твоя любящая К.». Ревнивым движением положил письмо себе на колени, держа его обеими руками, и склонился над ним так, что (намеренно или случайно) его лицо оказалось скрытым от нас прядью волос, упавшей на лоб, и, о чем бы он ни молился про себя, молитвы эти остались его тайной.
– Она ненормальная, – произнес он куда-то в черноту перед собой. – Чокнутая, тронутая. Ее там даже не было.
Никто не спросил, кто «она» и где это – «там». Даже Клайв понимал, как важно иногда помолчать.
– «К» – значит Катя, сокращение от «Екатерина», насколько я понимаю, – подождав еще немного, пропищал Уолтер. – Отчество – Борисовна. – На нем был косо нацепленный галстук-бабочка, желтый с коричнево-оранжевым узором.
– Не знаю никакой «К», не знаю никакой Кати, не знаю никакой Екатерины, – сказал Барли. – И никакой Борисовны тоже. Никогда не спал с такой, никогда не ухаживал за такой, никогда не делал предложения и даже никогда не был женат на такой. И если меня не подводит память, никогда не был знаком с такой. А впрочем, был.
Они ждали, ждал я, и мы бы прождали всю ночь, и никто бы не кашлянул, не скрипнул стулом, пока Барли рылся в памяти, отыскивая Катю.
– Старая кляча из «Авроры», – подвел Барли итог своим раздумьям. – Хотела всучить мне альбомы русских художников. Я не клюнул. Тетки взвыли бы от ярости.
– Аврора? – спросил Клайв, не зная, то ли это город, то ли государственное агентство.
– Издательство.
– А фамилию ее вы не помните?
Барли покачал головой – лица его все еще не было видно.
– Борода, – сказал он. – Катя и борода. Тридцать градусов в тени.
Сочный голос Боба обладал стереофоничностью и свойством менять смысл слов.
– Прочтите вслух, а, Барли? – предложил он, как старый приятель. – Это освежит вашу память. Попробуйте, Барли.
Барли, Барли, друг всем, кроме Клайва, который всегда, насколько я помню, называл его только «Блейр».
– Да-да, пожалуйста! Прочитайте вслух, – сказал Клайв, превращая просьбу в приказ, и Барли, к моему удивлению, видимо, решил, что это неплохо придумано. Выпрямившись одним гибким движением спины, он устроился таким образом, что и лицо, и письмо оказались на свету. По-прежнему хмурясь, он стал читать вслух, с подчеркнутым удивлением.
– «Мой любимый Барли». – Он отстранил листок и начал снова: – «Мой любимый Барли. Помнишь обещание, которое ты дал мне однажды ночью, когда на даче наших друзей в Переделкино мы лежали на веранде и читали друг другу стихи великого русского мистика, который любил Англию? Ты поклялся мне, что всегда будешь ставить человечество выше наций и что, когда придет день, ты поступишь как порядочный человек».
Он опять смолк.
– Все неправда? – спросил Клайв.
– Я же сказал вам. Я эту бабу не знаю.
В этом отрицании прозвучала сила, какой прежде в голосе Барли не было. Он отталкивал от себя что-то угрожающее.