Двадцать минут она обзванивала знакомых, обмениваясь в основном сведениями о том, где что достать, но два-три разговора были более дружескими. Дважды, едва она вешала трубку, звонили ей. Вчера вечером у Зои был модный кинорежиссер из Чехословакии. Александра сказала, что он сногсшибателен, и сегодня она все поставит на карту и позвонит ему, только вот под каким предлогом? Катя пораскинула мозгами и нашла выход. Три скульптора-авангардиста, которым раньше не давали хода, собирались устроить свою выставку в Доме железнодорожников. Почему бы не пригласить его и вместе не пойти на эту выставку? Александра пришла в восторг. Катя всегда придумает идеальный вариант.
Говядину по ценам черного рынка можно покупать по четвергам вечером прямо из рефрижератора на шоссе, ведущем в Шереметьево, сообщила Люба: спросить татарина Джана, но держать его на расстоянии! В магазине на Кропоткинской с черного хода продают кубинские ананасы, сообщила Ольга: скажешь, что от Дмитрия, и заплати вдвое больше, чем попросят.
Положив трубку, Катя обнаружила, что у нее из головы не идет американская книга о разоружении, которую ей дал Назьян, новый редактор отдела документальной литературы в «Октябре». Он никому не нравился, и никто не понимал, как он получил такую должность. Однако вскоре выяснилось, что он хранит ключ от единственной копировальной машины, и это сразу поместило его в самые темные ряды чиновничьей рати. Набитые битком от пола до потолка книжные полки стояли в коридоре. Ей пришлось порядком порыться. Эта книга была троянским конем. Ей хотелось поскорее избавиться от нее, а заодно и от Назьяна.
«Кто-то собирается ее переводить? – сурово спросила она, а Назьян бродил по ее кабинету, заглядывая в письма, рылся в кипе непрочитанных рукописей. – Вы поэтому хотите, чтобы я ее прочитала?»
«Я подумал, что вам может быть интересно, – ответил он. – Вы же мать. С либеральными взглядами, что бы это ни означало. Вы всегда так горячо говорите о Чернобыле, загрязнении рек и армянах. Если вам она ни к чему, так не берите».
Обнаружив злосчастную книжку между томиками Хью Уолпола и Томаса Харди, она завернула ее в газету, сунула в пластиковую сумку, а сумку повесила на ручку входной двери, потому что теперь она помнила решительно все и так же решительно все забывала.
«Дверная ручка, которую мы вместе купили на тол – кучке, – подумала она с мимолетным сожалением. – Володя, мой бедный, дорогой, невыносимый муж, вынужденный лелеять свою историческую ностальгию в коммунальной квартире с пятью такими же, как ты, дурно попахивающими соломенными вдовцами».
Закончив все телефонные разговоры, она быстро полила цветы и пошла будить близнецов. Они спали, лежа в односпальной кровати по диагонали. Наклонившись, Катя глядела на них с благоговейным страхом, не находя в себе смелости до них дотронуться. Потом улыбнулась, чтобы, проснувшись, они сразу увидели ее улыбку.
И следующий час она целиком посвятила им, как старалась делать каждый день. Сварила кашу, очистила им по апельсину и пела с ними всякие дурацкие песни, а в завершение – самую любимую – «Марш энтузиастов», которую они прорычали хором, прижав подбородки к груди, как герои революции, – не зная, правда (в отличие от Кати, которую это каждый раз очень забавляло), что они заодно поют мотив нацистского марша. Пока они пили чай, Катя завернула им завтрак – котлеты с белым хлебом для Сергея и с черным – для Анны. Потом пристегнула Сергею воротничок и поправила на Анне красный галстук, после чего причесала обоих: директором школы был шовинист, который проповедовал, что опрятность – дань уважения государству.
Проделав все это, она нагнулась и притянула близнецов к себе – такая в последний месяц у нее завелась привычка по понедельникам.
– Ну-ка, что вы сделаете, если однажды вечером мама не придет домой? Если ей придется умчаться на какую-нибудь конференцию или навестить больного? – спросила она весело.
– Позвоним папе и попросим его прийти и посидеть с нами, – сказал Сергей, высвобождаясь из ее рук.
– А я пригляжу за дядей Матвеем, – сказала Анна.
– Но если и папы не будет, что вы тогда сделаете?
Они захихикали: Сергей – потому, что такое предположение его смутило, Анна – от сладкого испуга перед возможной бедой.