Устав пялиться на нее, Назьян, как обычно, стал перебирать бумаги у нее на столе.
– Вы очень любезны, – сказала она в трубку скучнейшим голосом, а свое лицо сделала безжизненным и официальным. Ради Назьяна. И заперла свои мысли. Ради себя.
– Ники еще прислал вам тонну джексоновского чая, – продолжал голос.
– Тонну? – переспросила Катя. – О чем вы говорите?
– А я даже не подозревал, что фирма «Джексон» еще существует. У них был чудесный магазин на Пиккадилли, в нескольких шагах от «Хэтчарда». Короче говоря, передо мной сейчас лежат три разных сорта их чая…
Он вдруг пропал.
«Его арестовали, – подумала она. – Он и не звонил вовсе. Я опять сплю. Господи, что же мне теперь делать?»
– …ассамский, дарджелингский и «Орандж пекоэ». А что значит «пекоэ»? По-моему, звучит как название тропической птички.
– Не знаю. Мне кажется, это какое-то растение.
– Вероятно, вы правы. В любом случае вопрос в том, как мне все это передать вам. Доставить вам? Или, может быть, вы заедете в гостиницу, где мы могли бы официально представиться друг другу и выпить по рюмочке?
Ей начинало нравиться его многословие. Он давал ей время обрести равновесие. Катя провела пальцами по волосам, обнаружив, к своему удивлению, что они совсем не растрепались.
– Вы мне не сказали, в какой гостинице остановились, – строго возразила она.
Назьян неодобрительно дернул головой.
– А ведь правда! Как глупо с моей стороны. Я в «Одессе». Знаете «Одессу»? Напротив старых бань. Она мне очень нравится. Я всегда прошу, чтобы меня поселили там, хотя не всегда получается. Днем у меня полно всяких встреч – как обычно, когда приезжаешь ненадолго, – но вечера относительно свободны, конечно, если вам удобно. Я хотел спросить: может быть, сегодня же? Зачем откладывать? Сегодня вечером вам удобно?
Назьян поднес зажигалку к очередной вонючей сигарете, хотя вся редакция знала, что она терпеть не может табачный дым. Закурив, он откинул голову и затянулся, сложив трубочкой почти женские губы. Она нахмурилась, но он не обратил внимания.
– Пожалуй, это меня устраивает, – сказала она воинственно. – Вечером мне надо быть на официальном приеме неподалеку оттуда. Прием в честь важной венгерской делегации, – добавила она, не зная толком, кого хочет поразить. – Мы его давно ждали.
– Замечательно. Чудесно. А время? Шесть? Восемь? Что вам больше подходит?
– Прием назначен на шесть. Я приду примерно четверть девятого.
– Договорились: примерно-четверть-девятого. Как меня зовут, вы запомнили? Скотт Блейр. Скотт – помните, в Антарктиде? Я высокий, очень дряхлый, мне около двухсот лет. Ношу очки, сквозь которые ничего не вижу. Но Ники сказал, что вы – советский вариант Венеры Милосской, так что вас я, конечно, в любом случае узнаю.
– Нелепость какая! – воскликнула она, засмеявшись помимо собственной воли.
– Я буду околачиваться в вестибюле и поджидать вас, но почему бы на всякий случай мне не дать вам свой телефон? У вас есть карандаш?
Она повесила трубку, сверкая глазами, повернулась к Назьяну и выплеснула на него переполнявшие ее противоречивые чувства:
– Григорий Тигранович! Какое бы положение вы здесь ни занимали, но права заявляться в мою комнату, рыться в моих бумагах и слушать мои телефонные разговоры у вас нет! Вот ваша книга. Если вы хотите мне что-нибудь сказать, оставьте на потом.
Тут она схватила папку с переводом книги о достижениях кубинских сельскохозяйственных кооперативов и ледяными пальцами принялась листать страницы, делая вид, будто считает их. Прошел целый час, прежде чем она позвонила Назьяну.
– Вы должны простить мою раздражительность, – сказала она. – На днях умер мой близкий друг. Я сама не своя.
К обеду она изменила свои планы. Морозов не умрет без своих билетов, директор магазина – без экзотического мыла, Ольга Станиславская – без отреза. Она пошла пешком, потом поехала на автобусе, а не в такси. И снова пошла пешком, проходными дворами, пока не вышла к обветшалому складу в узком проулке. «Так ты можешь со мной связаться, когда понадобится, – сказал он. – Сторож – мой друг. Он даже не будет знать, кто подает сигнал».
Надо верить в то, что делаешь, напомнила она себе.
«Я верю. Абсолютно».
В руке она держала открытку с репродукцией картины Рембрандта из собрания ленинградского Эрмитажа. «Привет всем», – было написано на обороте. Подпись «Алина» и нарисованное сердце.
Вот эта улица! Она стоит на ней. Улица из ее кошмарного сна. Она трижды нажала на кнопку звонка и подсунула открытку под дверь.