Бункер, а по сути – огромный подземный город-убежище, соорудили в тридцатые годы, когда опасались большой заварухи. Тогда же случилась так называемая «трехдневная война» из-за Курил. Началось с массового мирного заплыва двух или трех тысяч японцев на Хабомаи. На кадрах хроники они плыли в спасательных жилетах, уцепившись за концы, свисающие с катеров, и каждый сжимал в зубах цветок хризантемы. Пару-тройку катеров потопили, утонувших пловцов никто и не считал. Зато вскоре после ряда скандалов и разоблачений всплыло политическое дерьмо – выяснилось, под предлогом недопущения глобальной катастрофы хотели продать острова японцам за очень большие деньги. Собственно, тогда и произошла молниеносная Реставрация, и японцам по традиции опять не досталось ничего, кроме огорчений.
Виктор как-то заснул в скоростном вагоне четвертого кольца и проснулся от громкого спора двух старичков. Один чуть ли не кричал, тряся указательным пальцем перед носом собеседника, что термин «Реставрация» неправильный, поскольку старую династию не восстановили, а потому прервалась связь времен. Второй же, потирая переносицу, отвечал в том смысле, что Государь вроде бы из Рюриковичей, но будь он хоть трижды природный царь, все равно хрен с ней, с династией, хоть из подворотни на трон, лишь бы правитель соответствовал своему месту, а имена были правильными. Политикой Виктор не интересовался, но было любопытно – подерутся старички или нет. Но тут объявили его станцию, он вышел, шелест дверей, и спорщиков с легким гулом унесло в тоннель.
Детские годы пролетели на ярко освещенных подземных трассах и в бесконечных переходах с уровня на уровень. В таинственном полумраке технических отсеков, где под ровный гул генераторов, насосов и вентиляционных батарей так здорово играть в прятки. Или в контрабандистов, прыгая с трубы на трубу и проползая сквозь узкие щели на служебные уровни с закрытыми и запечатанными хранилищами. Старые уровни состояли из пяти ярусов, а потом, когда Бункер начал разрастаться, больше чем на три яруса их не расковыривали.
Несколько раз ватаге с нижних уровней доводилось просочиться по тоннелям метро глубокого залегания на безъярусный горизонт Большого Озера, вокруг которого в огромной пещере были выстроены домики для туристов. В охраняемый ярус даже состоятельные обитатели Бункера могли попасть только по пропускам, чтобы ненадолго почувствовать себя на берегу моря, пусть даже с искусственным небом и ветерком, немного попахивающим освежителем для туалета. Впрочем, местные сюда особо и не рвались, да и туристы-экстремалы предпочитали ярусы, где двадцать четыре часа в сутки горит электричество и неспящие всегда могут найти места, полные веселья и развлечений, доступные и не очень. Говорили, что здесь по большей части обосновались серьезные люди, для которых развлечения как раз составляли основную часть доходов.
Сколько людей вмещал Бункер, первоначально рассчитанный на триста тысяч плотно заселенных эвакуантов, никто точно не знал. Одни говорили, что не меньше полумиллиона, другие называли вообще невероятные числа. Часть площадей и объемов когда-то выкупили корпорации на свои нужды, в нынешние времена явно позабытые.
Экономический тайфун сороковых метлой прошелся по стране, большая часть ресурсов, ухваченных в легендарные нулевые, вернулась под присмотр государства, а Бункер постепенно разросся – доступного жилья в столице, как всегда, не хватало. Потом какие-то денежные люди подсуетились, под предлогом того, что выиграли тендер на реконструкцию площадей Бункера, добыли парочку списанных, но еще работающих проходческих щитов и основательно вгрызлись вширь и вглубь. Местные долгожители любили пугать доверчивых туристов рассказами о том, что в поисках жизненного пространства алчные копатели рано или поздно доберутся до Подземного Моря, и тогда всему придет конец: низы утонут, а верхи всплывут брюхом к перекрытиям.
Ярусы и уровни не располагались строго друг над другом, переходы между ними должны были контролироваться муниципальными властями, но для контрабандистов и детей хватало обходных путепроводов, чтобы попасть практически в любое место.
Виктор помнил, как в детстве пару раз вылезал на поверхность, но один раз попал под сильный дождь, другой – чуть не замерз в сугробе. В общем, не понравилось, и воздух там, наверху, был какой-то неправильный, неживой. Годы спустя его все еще раздражали огромные голые пространства, неестественная линейность проспектов и строений, шелест автомобилей и треск монорельса, а неулыбчивые лица прохожих ему казались безрадостными. Потом он решил, что дело в личном пространстве: в тесноте если не улыбаться, то скоро придется драться.