– Дальше физиология. Боязнь старения, или геронтофобия…
– Угу.
– И целлюлофобия.
– Как-как? – Прекратив загибать пальцы, Молотов застыл с оттопыренным мизинцем.
– Целлюлофобия, – произнес полковник Крейцеров по слогам. – Боязнь целлюлита.
– Что это такое?
– Эффект апельсиновой кожуры, – подал голос до сих пор помалкивавший мужчина с такой белоснежной и пышной шевелюрой, что издали его голова казалась покрытой хлопьями мыльной пены. – Моя супруга…
– Погодите вы со своей супругой, Дружинцев, – поморщился Молотов. – Про эффект поясните. В чем он заключается?
– При целлюлите кожа становится похожей на апельсин, – отрапортовал Дружинцев. – На филейных, извиняюсь, частях тела.
– Бич современных женщин, – вставил Крейцеров.
– Погодите, погодите, – нахмурился Молотов. – Это что же такое получается? Оранжевеют они, что ли? Как те щирые украинцы с майдана?
– Меняется не цвет кожи, меняется ее фактура, – успокоил генерала Дружинцев.
– Почему? – осведомился тот.
– Биология, – развел руками Крейцеров. – Неправильный обмен веществ, малоподвижный образ жизни.
– Так вот, оказывается, какая его хворь одолела, – протянул Молотов. – Ну, гаранта украинского, который в одночасье рябым стал. А он: диоксин, диоксин. Сказал бы прямо: целлюлит одолел. Факт налицо. На лице, я бы сказал.
– Это сугубо женское заболевание, – осторожно заметил Крейцеров. – Хотя аналогия с внешностью помаранчевого лидера прослеживается. – При запущенных формах целлюлита женские ляжки, бедра и ягодицы выглядят, как будто изъеденные оспой. Критическим считается бальзаковский возраст, но некоторые женщины начинают страдать от целлюлита уже в тридцать лет, а то и раньше.
– Вот так новости! – воскликнул Молотов, яростно ввинчивая мизинец в оба уха поочередно. – Только этого нам для полного счастья недоставало! Сколько лет Токаревой?
– Тридцать два, – дал справку пятый участник совещания, некто Швец, иссеченный до того глубокими морщинами, что их можно было принять за боевые шрамы.
– У нас есть ее снимки в полный рост? – спросил Молотов у Валуева.
Тот умудрился вытянуться по струнке, не вставая со стула:
– Так точно, товарищ генерал!
– Товарищей давно в расход пустили, майор, сколько раз повторять можно? Нет у нас больше товарищей. Усвоил?
– Так точно, – преданно выпучил глаза Валуев.
– Давай картинку. – Молотов нетерпеливо щелкнул пальцами. – Да не эту, майор, не эту! В купальнике она зафиксирована? Угу. А то устроили тут, понимаешь, демонстрацию неизвестно чего.
В кабинете опять воцарилась тишина. Было слышно только, как лают за окнами овчарки да сосредоточенно сопят офицеры ФСБ, изучая очередной кадр, высветившийся на экране.
3
Токареву сфотографировали выходящей из моря, на многолюдном пляже, но так, что ее не заслоняли тела и головы отдыхающих. Высококачественный цифровой снимок позволял рассмотреть мельчайшие детали, вплоть до крохотной капельки, мельчайшей родинки и шрама на правой половине живота.
– Аппендицит, – тихо прокомментировал Дружинцев. – Как у моей супруги.
– Видим, что не бандитский нож, – буркнул Швец.
– Главное, что целлюлита не наблюдается, – подвел черту Молотов. – Ни малейших признаков цитрусовой заразы.
– Апельсиновой…
Валуев произнес это одними губами, но, на свою беду, был услышан. Смерив его тяжелым взглядом, Молотов снова посмотрел на экран.
Ему определенно нравилось то, что он видел перед собой. Солнечные блики и густые тени придавали загорелому телу Токаревой объем и контрастную колоритность. Не худая и не полная, она не подозревала о том, что ее фотографируют, и не позировала, отчего осанка ее была преисполнена непринужденной грации. Мокрые волосы Токаревой сверкали на солнце, как смоль, прозрачная голубизна затененных глаз ассоциировалась с какими-то драгоценными камнями, название которых Молотов никак не мог выудить из необъятных архивов памяти. Не изумруды, не топазы и уж, конечно, не рубины, однозначно. Но тогда что? Как называются эти проклятые камни?
Алмазы – пришло на ум. Ничего общего с алмазами глаза Токаревой не имели, однако удивляться подобной ассоциации не приходилось. Уже давно мозг Молотова был занят мыслями о сокровищах, вывезенных из России, и способах их возвращения на историческую родину. Исполнить эту миссию предстояло Татьяне Токаревой, после чего ее…
Гоня от себя неприятные мысли, Молотов скользнул взглядом по желтому, в черную полоску купальнику. «Расцветка осиная, да и талия, гм, вполне, – решил он. – Живот не плоский, как доска, а выпуклый, причем в меру. Ноги чуточку коротковаты, но это, наверное, потому, что она босиком, а не на высоких каблуках. Все без обмана. Женщина, как она есть. Такая хорошо смотрится и в строгом деловом костюме, и в открытом купальнике, и в наряде восточной танцовщицы. Тьфу ты, прости господи! О чем я думаю, старый охальник? Не для танцев живота сотрудницу подбираем. Не шуры-муры с ней разводить. Обречена Татьяна Токарева. Используем ее и ликвидируем за ненадобностью. Наша служба и опасна и трудна».
– Меня смущает цвет глаз, – молвил Молотов. – Слишком яркие. Как в том стихотворении… Твои глаза, м-м, сапфира два, два голубых, м-м, сапфира… – Заметив быстрые полуулыбки, которыми обменялись подчиненные, Молотов постучал кулаком по столу. – Попрошу не отвлекаться. Мы с вами не на вечере поэзии находимся, понимаешь, а на рабочем совещании. Вопрос серьезный. Если мне не изменяет память, у Катерины Шарко глаза были серо-голубые, а мы имеем почти что синие. Не порекомендовать ли Токаревой ношение контактных линз?
– Такой необходимости нет, – уверенно произнес Дружинцев. – Вы видели не слишком качественную фотографию Кати Шарко. На самом деле цвет глаз почти идентичный. Кроме того, столько времени прошло. Девушка повзрослела, изменилась…
«Мы извлекаем ее из небытия, чтобы использовать в своих целях, а потом отправить обратно, – подумал Молотов. – Не операция, а спиритический сеанс какой-то».
– Другие снимки в досье имеются? – громко осведомился он, заглушая набирающий силу голос совести.
– Тот же пляж, другой ракурс, – встрепенулся Валуев, меняя слайд. – Фотографии были сделаны на украинском побережье Черного моря в начале нынешнего лета. Пансионат «Эльтиген» в поселке Героевское. Традиционное место отдыха Токаревой. Между прочим, это совсем рядом с местом проведения операции. Конечный пункт маршрута сразу за Керченским проливом, рукой подать. – Валуев с задумчим видом поскреб подбородок. – Случайное совпадение? Или судьба?
– Гадать об этом будете в свободное от службы время, майор, – громыхнул Молотов. – На кофейной гуще или картах – это как вам заблагорассудится. Я же хочу слышать факты. Вам есть что добавить по существу?
– Так точно, – промямлил Валуев. – Токарева всегда берет отпуск в последних числах мая.
– Почему? Любит холодную воду?
– Не могу знать.
На выручку смешавшемуся соратнику пришел Швец.
– Молодежь в это время сдает экзамены, – пояснил он, – так что на Крымском побережье тихо, малолюдно, чисто, да и ловеласы еще не так донимают. Если не считать редких периодов активности, Токарева избегает мужского общества. На то имеются объективные причины…
Тут Швец, оборвавший доклад на интригующей ноте, многозначительно накрыл ладонью канцелярскую папку, обтянутую красным пупырчатым дерматином. Идентичные папки лежали на столе перед всеми участниками совещания. Скользнув по ним взглядом, Молотов взглянул на экран.
Вторая фотография была не так эффектна, как предыдущая. Татьяна Токарева была снята со спины, вполоборота к объективу. Приготовившись наклониться за полотенцем, она застыла в позе, далекой от изящества.