Выбрать главу

— Товарищ старшина, в бою пойдет как по маслу, крутну туда-сюда — мгновение. — И, улыбаясь, показал свои широченные ладони с короткими пальцами.

— Ты на свою силу не надейся. Техника точный расчет имеет.

Старшина Шальнев до крайности не любил вольное обращение с материальной частью и упрямство неряшливых принимал как личную обиду. Он никогда не уступал и добивался своего.

Хвастанцев хорошо знал своего старшину и он приказал наводчику разобрать и прочистить поворотный механизм.

Командиры орудий строго проверяли работу своих расчетов. Время, отведенное на ремонт, истекало. Гаубицы собраны, смазаны. Они стоят в тени колхозного амбара, в брезентовых чехлах. Люди коптили стекла фонарей, готовились к ночной стрельбе. Заряжающие и установщики проверяли снаряды, подбирая их по маркам (бронебойные, осколочные, фугасные), чистили суконками гильзы и готовые укладывали под брезент. Не дай боже, кто забудет на открытом месте вычищенный снаряд — старшина хозвзвода Розов моментально окажется здесь. Он, указывая на снаряд, спросит того, кто окажется ближе к нему:

— Это что?

— Снаряд, товарищ гвардии старшина, — скажет один из бойцов.

— Я спрашиваю, что это?

— Так точно, снаряд, — подтвердит другой, а третий просто ответит, что здесь ничего нет, давно все убрано, но старшина остается непоколебимым:

— Начищенный металл блеск дает, — блеск виден с воздуха. На сколько километров?

Батарея! Она породнила всех — командиров и рядовых, свела их в одну семью, где похвалят и побранят, но суровый упрек не ляжет обидой на сердце товарища, а взыскание не вызовет ропота. И дорога одна: со своим строптивым старшиной, придирчивым артмастером.

То, что срок вступления в бой приближался, видели и понимали все. К Сталинграду чаще и чаще прорывались самолеты врага; из-за гребня высот, что в трех километрах на запад от Дубового Оврага, доносился грохот приближающегося фронта. Стало ясно: воевать не на Дону, а стоять в обороне у Волги. Тех, кто возвращался из города, плотно обступали и тревожно спрашивали:

— Что город, эвакуируется?

— Нет…

До 18 августа на ближних подступах юго-западнее Сталинграда, в степях Поволжья, противник активных действий не предпринимал. В степи, около большого села Цаца, хуторов Васильев, Фролово, Сунь-Ардык и ГалунГер стороны вели непрерывную разведку, взаимно прощупывали друг друга огнем. Гвардейская часть, что защищала город с юга, не вводила в дело своих основных сил, сберегая их для решающей встречи. Наши разведывательные группы, продвинувшись вперед, заняли удобные позиции.

Гаубичная батарея была направлена на оборону Райгорода, прикрывать собою волжскую переправу и дорогу на Астрахань. Батарейцы выполняли боевое задание, но жили почти по-лагерному; в установленный час — подъем, физзарядка, завтрак, учебно-боевые тренировки. Но эта размерная жизнь вскоре неожиданно резко оборвалась: батарея 18 августа была по тревоге вызвана в Дубовый Овраг и заняла оборону на южных склонах высоты 87.1, в четырех километрах на северо-восток от села.

Агренков получил приказание поддержать огнем разведгруппу, если будет необходимость в этом. Разведка ушла за совхоз «Приволжский», в сторону станции Тундутово, к хутору Кош, что в балке Кордон. От разведчиков на батарею поступали очень скудные сведения: у хуторка Кош обнаружены четыре закопанных в землю немецких танка, которые охранялись взводом пехоты. Четыре танка на взвод пехоты! Враг силен техникой. Но он не очень надеялся на прочность захваченного рубежа и потому создавал узлы сопротивления, намертво прикапывая танки. За передовыми отрядами укрывались другие танки, артиллерийские и минометные батареи, пехота.

19 августа у хутора Кош было обнаружено уже 40 танков в колонне, увеличилось и число закопанных танков-дотов. Враг готовился к атаке. Всего десяток километров отделял немцев от широкой грейдерной дороги на Сталинград.

Фронт, вопреки усилиям наших солдат, продолжал понемногу отодвигаться к Волге. Горизонт на запад закрыт высотами. Они крутым порогом поднимаются над равниной степного Приволжья.

Противник, выйдя к последней гряде степных холмов, готовился к сосредоточенному удару на Сталинград с юга, через Сарепту, Красноармейск, Бекетовку.

…Августовской ночью третья гаубичная батарея спешно сменила огневые позиции и вышла в указанный ей район обороны. Не зажигая фонарика, комбат и разведчик сержант Тасеев ощупью находили колышки, которыми были отмечены позиции орудий, указывали их расчетам. И в степи сразу же закипела работа. Комбат установил жесткий срок: за ночь оборудовать на каждое орудие по три позиции — одну основную, две запасных. За лопаты взялись и командиры орудий.

От сухой земли поднималась душная пыль; она теснила дыхание, но нельзя оторваться от лопаты, нельзя курить, нельзя медлить.

Ракеты — вестники переднего края. Вчера их еще не было заметно, а сегодня они горят по всему небу. Если в воздухе ракета — близок враг. Надо ничем не выдать себя. Если гаубицы ставят на прямую наводку, то в далекие ракеты не верь.

Утро открыло артиллеристам широкую балку, которая, разрезая гряду высот, выходила на равнину, по которой, вернее всего, пойдут танки противника. Здесь негде укрыться; здесь все просматривается и простреливается; здесь виден каждый бугорок, и ничто не может проскользнуть по балке незамеченным. Здесь и был сосредоточен артиллерийский полк. Батареи полка, расположившись на узком фронте, стали на прямую наводку. Они были размещены поэшелонно в глубину, заперев собой выход из балки.

В створе батареи лежало скошенное ячменное поле. По нему пробежала жнейка, и поле ощетинилось жесткой стерней. Снопы уложены в прикладки, подъезжай и вези их на ток, к молотилкам. Возле копен окапывались пехотинцы, поставив перед собой ячменные снопы.

Батарея стояла наготове, орудия грозно торчали из-под сеток в пустое поле. Томительное бездействие изнуряло солдат. Наводчик Бабичев, вплетая пучки ячменя в маскировочную сетку, недовольно сказал:

— Сколько можно ждать? Мы — гаубичники. Разве мы не били немцев с закрытых позиций?

Бой начался совсем близко, где-то за высотами, и огонь гаубиц мог оказать серьезную помощь, но батереям приказано молчать.

Сержант Хвастанцев только что вернулся от комбата с наблюдательного пункта, где, как и в расчетах, была та же настороженность. С холма НП Хвастанцев видел степь в желтых пажитях, в копнах убранного хлеба. Агренков, показывая сержанту на эту равнину, говорил:

— Здесь — крепость.

По степи вдоль грейдера стояли артиллерийские батареи, укрытые сетками, снопами хлеба. Гаубичная батарея замыкала собой боевой порядок артиллерийского полка, была последним огневым забором на прямом пути в Сталинград.

— Бабичев, — остановил Хвастанцев наводчика, — сегодня от нас с тобой требуется очень мало: не пропустить через эту балку врага. Фронт велик, а солдат отвечает за свою позицию. Давай подумаем кое о чем.

Они легли на бруствер и, просматривая полосу вероятного обстрела, заметили копну снопов, которая закрывала обзор в южной части балки.

— Вечером же убрать, — сказал Бабичев.

— Слушаюсь.

— Вот это поле мы не сдадим врагу, — проговорил Хвастанцев, указывая рукой на полосу ячменной пажити, лежащей между курганами. Поле вдали замыкалось грядой высот. Крестцы копен выстроились в ряд один за другим. Легкие белые паутины проносятся в воздухе, обмотали выставленную вперед вешку, набились в маскировочную сетку.

«Не сдадим» — значит, батарея будет жить, воевать и он, Михаил Хвастанцев, дождется наступления. «Почему же, сержант, разве это поле самое богатое и красивое и без него нельзя жить? Да, нельзя — „Ни шагу назад“. Пусть это самое обыкновенное поле колхозное станет землей, по которой враг не пройдет, а если ступит— умрет».

Слева на кургане, где НП батареи, старший сержант Петраковский вырыл окопчик для телефонной станции, рядом в щели у стереотрубы — разведчик Тасеев. Орудия, наблюдатели, мины — по всей степи.