сразу в творчестве одного писателя, могут дифференциро-
ваться: внешность явлений романтического стиля очень разно-
образна, потому что нет единообразия и в предшествующем
литературном развитии, и в социальной базе романтизма,
явившегося выражением классовой психологии и сбитого
с позиций феодализма, и пригнетаемой феодально-монархиче-
ской реакцией буржуазии, и борющейся за свои права и сво-
боды мелкой буржуазии. Этот сложный и требующий особых
исследований вопрос мы оставляем пока в стороне. Далеко
не кончена ещз работа по описанию литературных явлений,
называемых романтизмом: объяснить же их можно будет после
того, как они будут более или менее удовлетворительно опи-
саны. Единообразия мы не встретим и в русской литературе
20 — 30 годов, к каковым мы относим обычно расцвет роман-
тического стиля. По верному замечанию исследователя—
„господствующее направление не исчерпывает собою эпохи
и, взятое изолированно, характеризует собою не столько
состояние поэзии, сколько вкусы читателей. Реально движе-
ние искусства всегда выражается в форме борьбы существую-
щих направлений" Борьба романтиков с классиками в скры-
той или явной форме началась у нас еще до 20-х годов; она
явилась, конечно, результатом предшествующего развития, но
ее обострению и внешнему выражению помогли широко раз-
лившиеся западно-европейские влияния. Из них всего яснее
становится для нас, после ряда новейших исследований,
влияние Байрона, у которого Пушкин учился сперва построе-
нию ново# формы лирической Поэмы, а затем комической,
типа „Домика в Коломне". Но самостоятельное развитие рус-
ской романтической поэмы пошло не от Байрона, а от
Пушкина, и в массовой литературе мы найдем больше сле-
дов увлечения Байроном, нежели следов усвоения байронов-
ского стиля. Первоначальные размеры русского „байронизма 4,
в роде тех, в каких он представлялся, например, А. Н. В е с е-
л о в с к о м у („Этюды о байронизме") — в настоящее время
приходится сильно сузить, несмотря на то, что имя Байрона
одно время было лозунгом в борьбе за новое направление
русской литературы.
Глубже проникало влияние французской романтики,
произведений „неистовой школы", в осуждении которой схо-
дились на первых порах такие крайности, как „Литератур-
ная Газета" и „Северная Пчела", Булгарин и Пушкин, Сен-
ковский и Белинский. „Московский Телеграф" Полевого был
довольно долго единственным журналом, не следовавшим
общему течению. Но осуждения не особенно устрашали чи-
тающую публику, требовавшую переводов и оригинальных
произведений в „неистовом" стиле. Они появлялись, имели
шумный, хоть и недолгий успех, оказавшийся успехом Мар-
линского, Каменского, Маркова, Войта, Тимофеева, Ушакова,
*) Б. М. Э й х е н б а у м , „Лермонтов", стр. 19.
Закамского-Неелова, отчасти Жуковского - Бернета и Бене-
диктова, именно у французов учившегося стилю своей пате-
тической и манерной лирики. Так составилась одна группа
русских романтиков — представителей „французской струи"
в русском романтизме, захватывавшей на время и Гоголя
и Лермонтова. А рядом означилась другая группа, для кото-
рой „новое яркое солнце восходит от страны древних тевто-
нов" — из Германии. Ее средоточие - - отчасти „Московский
Вестник" Погодина, отчасти московские кружки 20—30 годов
(от кружка Раича до кружка Станкевича), „любомудры" —
кн. В. Ф. Одоевский, Веневитинов, Киреевские, Шевырев,
Погодин, Кошелев, Мельгунов, Кюхельбекер. Здесь изучают
немецких философов, романтиков, теоретизируют, переводят
книжку Тика и Вакенродера „Об искусстве и художниках"
(перевод сделан в 1826 г.; переиздан с послесловием проф.
П. Н. Сакулина, в изд. Некрасова в 1914 г.) и под. Худо-
жественные результаты работы этой группы как будто неве-
лики: повести Одоевского, стихи Шевырева, Веневитинова
и отчасти Кюхельбекера, Раича и др. Но воздействие ее ока-
жется глубже и дольше: быть может, в эстетике Пушкина (это
влияние вызывает, впрочем, авторитетные возражения, см.
например, Н. О. Л е р н е р в в 3-м томе соч. Пушкина, изд.
Брокгауз-Ефрон), в славянофильстве, а, кроме того, в творче-
стве замечательнейшего русского поэта, некоторое время нахо-
дившегося в кружке Раича и воспитывавшегося под непосред-
ственным наблюдением последнего, печатавшего первые свои
стихи в „Урании" Погодина, в „Галатее" Раича и до конца
сохранившего связь с „немецкой струей" русского роман-
тизма. Этот поэт — Ф. И. Тютчев.
Обследование фактов, еще далеко незаконченное, уста-
новит, быть может, еще целый ряд литературных группировок
в русском романтизме. Так, в отдельную группу мы должны
будем выделить, может быть, женщин-писательниц, количество
которых с конца 20-х и с начала 30-х годов возрастало резко,
по сравнению с предыдущими моментами жизни русской лите-
ратуры, и которые, именно как особая группа, трактуются
русской критикой 30—40-годов (Киреевский, Шевырев, Ники-
тенко, Катков и др.). Это кн. 3. А. Волконская, М. Лисицына,
Н. С. Теплова, гр. Е. П. Растопчина, К. К. Павлова, М. С.
Жукова, Е. А. Ган (Зенеида Р—ва), гр. С. Ф. Толстая, Е. В.
Кологривова (Фан-Дим), Е. И. Вельтман-Кубе, А. Я. Мар-
ченко (Т. Ч.) и другие, деятельность которых простирается
от „эпохи романтизма" в следующие десятилетия, иногда
сохраняя, иногда теряя свой первоначальный характер.
Группы — в том смысле, в каком составляли ее, например,
любомудры, женщины-писательницы не образуют, но деятель-
ность их объединяется не только кругом родственных идей,
но и родственными литературными приемами. Мы имеем
в данном случае, во-первых, известную аналогию соответ-
ственным явлениям западно-европейской литературы роман-
тического периода. Литературное течение, имевшее одним из
своих лозунгов освобождение и развитие человеческой лич-
ности, естественно, вызывало и мысли о свободе личности
женской: женщина, отстаивающая право свободного существо-
вания своего „я", должна была заявить это „я" перед обще-
ством, показать, какие большие человеческие ценности в нем
заключаются, какой самостоятельный и незаменимый вклад
она может сделать в сокровищницу художественного слова.
Так было на Западе, где вслед за „высшими женщинами"
раннего романтизма (Каролина Шеллинг, Рахиль Левин, Бет-
тина фон-Арним и др.) появляются уже на переломе столетий
в Германии — Амалия Имгоф, Каролина Вольцоген, София
Меро, Каролина фон-Гюндероде, а позже знаменитая рома-
нистка графиня Ида Ган-Ган и поэтесса А. фон-Дросте-
Гюльсгоф; во Франции вслед за г-жей де-Сталь идут Марсе-
лина Деборд-Вальмор, Элиза Меркер, Дельфина Гэ и друг.,
заслоненные впоследствии образом Жорж-Санд.
Литературные факты русского романтизма несколько
запаздывают: но и у нас в преддверии „женской" литературы
стоят „феноменальные женщины", например, княгиня 3. Вол-
конская, Елизавета Кульман, Надежда Дурова (из числа писа-
тельниц), не столько своими произведениями, сколько своими
биографиями, рано сделавшимися предметом общего интереса,
подготовившие читателя к иному приятию „женской поэзии",
чем внушенное ему насмешниками из среды передовых лите-
раторов начала века, свидетелей „успехов" Анны Буниной или
девицы Извековой. Для того, чтобы во времена Жуковского,
Пушкина, Баратынского заинтересоваться творчеством какой
нибудь Лисицыной, Тепловой или пятнадцатилетней Е. Шахо-
вой, нужкы были стимулы в виде фактов, из ряда вон выхо-
дящих. Этими стимулами и послужили образы женщин-
гениев, вдруг представшие читательскому сознанию. За ними
последовали уже только писательницы, выбирая из романти-
ческой поэтики особый круг тем, композиционных приемов,
стилистических формул и прилагая все старания к тому,
чтобы в своем творчестве сохранить свое особое женское „я".
Это им удавалось: действительно, для того, чтобы отыскать
в русской литературе продолжение этой традиции, от времен
романтизма мы должны перенестись к нашим дням — к твор-
честву автора „Четок" и „Белой Стаи".
Названная группа вместе с тем явилась и фактом ран-
него русского „Жорж-Сандизма", иногда независимого от