Спокойной оказалась для Козельска зима, от сотворения мира шесть тысяч семьсот сорок шестая.[39] Где-то на севере, за лесами, пылали города и села, лилась кровь в жестоких битвах, а в Козельске было тихо. Только людей в городе заметно прибавилось: бежали сюда люди из разоренных татарами княжеств.
Приближалась весна, время бездорожья и распутицы, когда сама по себе замирает война. В церквах Козельска уже служили благодарственные молебны, славили господа за чудесное избавление града от иноверных языцев.
Как гром среди ясного неба оказались для козельцев вести о приближении воинства Батыя. Татары надвигались со стороны Смоленска — оттуда, где не было ни сторожевых застав, ни лесных засек. Из городков по Десне потянулись к Козельску скорбные обозы беженцев.
Помощи ждать было неоткуда. Черниговский князь Михаил будто забыл, что Козельск — его пограничный град, не отвечал гонцам, не посылал воинов. Даже совета не дал: садиться в осаду или уходить в леса.
Горожане Козельска собрались на соборной площади. Равнодушных не было, никто не отмалчивался в сторонке: о жизни и смерти решали люди, собравшиеся на общий совет.
Бояре, советники малолетнего князя, объявили:
— Как приговорите, так и будет. Оборонять ли град, спасаться ли с семьями в укромных местах — дело ваше…
Шумел, волновался народ на площади.
На соборную паперть взбегали люди, кричали каждый свое.
Нашлись и малодушные, которые доказывали, что у царя Батыги сила несметная, где-де нам выдюжить. Стольные города пали, большие полки побиты, нам ли, мизинным людям, противиться? В леса уходить надо, леса укроют…
Но большинство посадских людей решило: «Биться!»
С тем и пошли посадские старосты к своему князю.
Князь Василий сидел в горенке под образами, смотрел печально. Вдоль стен — бояре в нарядных шубах, в высоких бобровых шапках. Духовенство тут же, сотники из дружины.
Выборные люди посада — староста Артамон, кузнец Петруша, торговый человек Сила — осторожно протиснулись в дверь, склонили перед князем лохматые головы.
— С чем пришли, люди добрые? — спросил Василий.
Староста Артамон выпрямился во весь свой немалый рост, возгласил громко и торжественно:
— Козельцы, вече собравши, порешили не сдаваться царю Батыге, но стены градские крепко оборонять. На том все сошлись единодушно. А немногих людей супротивных, что по лесам прятаться звали, выбили за ворота без чести…
Бояре разом вздохнули, закрестились:
— Спаси господи наши души грешные!
Князь Василий вскочил, ударил кулачком по ручке кресла, закричал срывающимся мальчишеским голосом:
— Биться! Биться! Мой батюшка воевал, и я воевать буду! Велите в трубы трубить!
Старый дядька-пестун князя шептал, утирая слезы:
— Распустил крылышки соколенок наш… Доживет ли до того часа, когда станет ясным соколом?..
Татары подошли к Козельску на исходе апреля — изнуренные тяжелыми переходами по размокшим дорогам, потерявшие в лесах осадные орудия. Подъезжали они неторопливой трусцой, без воинственных криков. Толмач-переводчик остановился у воротной башни, закричал:
— Открывайте ворота, сдавайтесь могучему войску Батухана, будете все живы!
В ответ полетели стрелы. Татары тоже натянули луки. Первые татарские стрелы впились в подножье стены, задрожав опереньем. Толмач отъехал, долго кричал что-то издали, но козельцы стрел больше не пускали — далеко.
И в следующие дни не осада была — вялая перестрелка. Татарские тысячи накапливались под стенами Козельска, раскидывали юрты. Ночами под городом пылало множество костров — ночи были еще по-весеннему прохладные. Смельчаки разведчики спускались в темноте с городской стены по веревке, подползали к татарскому стану. Они рассказывали воеводам, что возле юрт свалены бревна, вязанки хвороста, жерди. Видно, татары готовятся заваливать ров…