Как же он раньше не заметил еще одно человеческое тело? Оно лежало на полу, чуть в стороне, вытянутое, недвижимое. Он разглядел рассыпавшиеся по полу длинные волосы, руки не связаны, тянутся вдоль тела. Это женщина! Поза безмятежная, будто она спит скорее спит, потому что вид у мертвых тел, даже если не видно отметин, с которыми пришла к ним смерть, все равно другой, чем у живых. Они жесткие, твердые, будто выточены из дерева. Чтобы убедиться в этом – не надо к ним притрагиваться. Достаточно лишь посмотреть. Это тело казалось теплым, мягким. Спит?
«Но что здесь происходит?»
Шешель чуть сдвинулся в сторону, чтобы рассмотреть все получше, занял чуть ли не половину проема, когда человек оборвал свою песню, поднял голову и посмотрел на пилота.
Шешель обомлел, потерял дар речи. На него смотрел человеческий череп, у которого в глазных провалах все еще сохранялись глаза, но вместо носа была черная дыра, а вместо губ – оскал.
Невольно Шешель попятился назад. Рука его вначале чуть задрожала, и он все никак не мог попасть в карман, чтобы достать пистолет. Но все пустое. Обычные пули не возьмут мертвеца. Они могут отнимать жизнь только у живых, а что брать у этих? Они и так мертвы.
Сцена эта привела в недоумение всех. С секунду длилась пауза, немая сцена, как в финале знаменитой пьесы, но здесь‑то только все еще начиналось.
– Возьмите его, – выплюнул череп слова, как какую‑то слизь. При этом оскал его деформировался, будто был на чем‑то нарисован.
«Краска. Фосфорная краска» – осенило Шешеля. Голос он не узнал. Голосовые связки еще не перестроились после пения, поэтому выдали что‑то очень низкое, утробное, будто голос этот действительно принадлежал выходцу из могилы.
Шешель нащупал пистолет, стал его вынимать.
Ожившие хламиды тоже оказались людьми с нарисованными на лицах черепами. Они бросились к Шешелю, будто нарочно подставляя себя под пули, – не попасть в них, даже при очень большом желании, было просто невозможно. Если только пистолет не даст осечку.
С сухим треском пистолет выпустил первую пулю. Шешель видел, что угодил в лицо, в черный провал, нарисованный вместо носа. Никаких следов раны не появилось, но человека отбросило назад, точно он налетел на упругую невидимую стену. Голова его дернулась, глазницы прикрылись веками, тоже измазанными фосфорной краской, а потом он грузно грохнулся спиной об пол, раскинув в стороны руки. Так падают только мертвые.
«А их можно убить», – пронеслось в голове у Шешеля.
Свирский закричал, страшно, истерично, будто под ногти ему загнали иголки, а он не умел терпеть боль. Точно он был гипнотически связан с погибшим и ощутил, как из того ушла жизнь.
Шешель не знал, кого убил. Алексея или Михаила. Хламиды делали всех одинаковыми. Но времени для размышлений не оставалось. Впрочем, для выстрела тоже. Он нажал‑таки на курок, но пуля лишь скользнула по плечу второго нападавшего, порвала на нем хламиду, впилась в стену, по дороге задев канделябр со свечами. А потом Шешеля сбили с ног, навалились. Отступая, он сделал один шаг, а потом споткнулся, и если бы не согнул руки, то упал бы на спину, больно ударившись затылком о пол, а так весь удар, усиленный придавившим его телом, пришелся на локти. От боли он стиснул зубы, заскрипел ими.
Пистолет выпал из рук, покатился по полу, потому что кто‑то, вместо того чтобы схватить его, откинул в сторону, как ненужную вещь, и его поглотила темнота, так же надежно, как морская пучина. Только на ощупь найдешь, как на взбаламученном дне.
– Сволочь.
Его обдало кислым запахом. Крючковатые пальцы вцепились в горло, а возле лица маячил оскаленный череп с выпученными, безумными, слегка красноватыми от множества порвавшихся кровеносных сосудов глазами. Дыхание у Шешеля перехватило. Он осел на спину, чтобы освободить руки, развел их в стороны, а потом рубящим ударом вонзил ребра ладоней в бока душителя. Тот не ожидал этого, думая, вероятно, что Шешель начнет отдирать руки от своего горла и постепенно, по мере того как в крови будет заканчиваться кислород, теряя силы.
В ответ раздался хрип. Оскал раздвинулся, обнажив глубокий провал рта, но воздух туда не засасывало, потому что легкие отключились и доступ к ним оказался закрыт.
Пальцы на шее обмякли настолько, что Шешель легко, одним движением ухватив руки врага за запястья, оторвал, выдернул, отбросил в сторону, одновременно выгнулся, сбрасывая с себя тело противника, пока тот не пришел в себя и не вздумал вновь душить.
Шешель вскочил, наподдал ногой хрипящее и корчащееся тело, которое ползло по полу, как огромный червяк, стараясь попасть в лицо, размазывая по своему ботинку фосфорную краску и брызнувшую из носового провала кровь.
Захрустели кости. Нападавший затих.
Схватка эта продолжалась секунд пять. Слишком много.
Шешель увидел метнувшуюся к нему тень, выставил руку, но не смог отклонить лезвие кинжала, которое лишь слегка задело ее, вонзилось в бок, полоснуло по ребрам.
Перед глазами заплясали огненные вспышки, а кровь в ушах заглушила все остальные звуки, точно он погрузился под воду.
Кровь лилась потоками из его развороченного бока, но она лишь измазала ему брюки и куртку, а до пола еще не добралась, но тот и так был скользким и липким. Любой шаг на нем давался с таким же трудом, что и по льду. Шешель вскинул руки, чтобы сохранить равновесие, зажал ладонью рану, но она была слишком большой. Кровь просачивалась сквозь пальцы.
Шешель быстро терял сознание. Он старался рассмотреть сквозь застилавшие глаза вспышки света, где последний противник, и все никак не мог этого сделать. Он не заметил, что опустился на колени, опустил руку на пол, чтобы обрести устойчивость. Ладонь его легла на что‑то угловатое. Не сразу он понял, что это пистолет. Уже плохо слушавшиеся его пальцы ухватили рукоятку, сжали ее.
«Какая тяжелая. Не поднять».
Пальцы действовали сами. Мозг уже не справлялся со всей получаемой информацией, не успевал обработать ее и подать приказ всем остальным органам тела.
Он выстрелил наугад. Один раз, другой, третий и еще, и еще. У него кончились патроны, но он еще несколько раз нажал на курок. В ответ раздавались щелчки, но он не слышал их. Он уже ничего не слышал, кроме пульсации крови в ушах. Вспышек от выстрелов он тоже не видел. Они были слишком тусклыми по сравнению с огнями, которые плясали перед его глазами.
Он перестал жать на курок оттого, что пальцы его совсем ослабели, выпустили пистолет, и тот упал, щелкнул еще раз, а дуло его в этот момент было направлено как раз на Шешеля. Ему повезло, что патроны кончились.
С секунду Шешель сидел на коленях, чуть раскачиваясь, а потом стал заваливаться вперед, руки его уже обвисли плетьми вдоль тела. Он ударился о пол лбом так сильно, что и это могло выбить из него дух. Он увидел перед собой оскаленный череп.
«Но как же это могло произойти? Ведь он уткнулся лицом в пол. Глаза его могли видеть лишь доски. Наверное, череп он увидел раньше».
Тот выплыл из темноты на миг до первого выстрела, а потом исчез куда‑то.
«Попал! Попал!»
Череп улыбнулся ему. Шешель вдруг подумал, что смотрит в зеркало, и ему стало очень страшно и холодно от этой мысли, а потом мир погрузился в темноту, то ли сознание его помутилось, то ли языки пламени на свечах угасли.