Русский спецназ. Трилогия в одном томе

Он запрятал монетку в карман. Все‑таки эти дни были для него удачны. Могло обернуться все гораздо хуже.

– Где мне тебя найти, если помощь потребуется?

– Какая помощь? – насторожился извозчик. Не беспокойся, отколотить кого‑нибудь просить не стану. С этим сам управлюсь.

– Да на Привокзальной площади. Меня там все извозчики знают. Спросите – скажут, где я.

– Самое интересное, что я до сих пор не знаю, как тебя звать.

– А ведь верно. Савва я. Савва Микульев.

– Меня‑то ты знаешь, как звать.

– Да. Слышал, как ты этому прохиндею представлялся.

– Тогда счастливо тебе, Савва.

– Будь здоров, барин. Прости, ежели что не так.

Так много людей вокруг, а чувствуешь одиночество, будто в пустыне оказался, где на тысячи километров нет ничего живого, а только один песок. Он все никак не мог убежать от одиночества. Он пил кофе в точно такой же кондитерской, что и днем ранее. За это время ситуация сильно изменилась. Был вечер, а не день. Он смотрел сквозь витрину на проезжающие мимо авто, потом поворачивался в зал и смотрел на людей. Они обсуждали свои дела, и Шешель был им абсолютно безразличен. Он пригубливал чашку, взяв ее не за ручку, а за краешки, как только кофе чуть остыл и фарфор уже не обжигал пальцы. Ничего не помогало. В таком состоянии он мог выбежать на улицу, поймать пролетку, поехать к дому Спасаломской и стоять неподалеку, спрятавшись в темноте, чтобы она не увидела его, вздумай посмотреть на улицу, а он бы увидел ее силуэт. Так и на поклонников ее наткнешься. Наверняка многие из них прознали, где живет Спасаломская, и тоже поджидают ее возле дома. Но с ними разговаривать не интересно. Может, вместо них наткнешься на полицейского. Он тоже стоит неподалеку от дома актрисы на тот случай, если особо ретивые и бесцеремонные почитатели ее творчества вздумают взять ее дом штурмом. Но одному ему не отбиться. Помощь Шешеля была бы кстати. Забавно все это.

Шешель допил кофе, расплатился, вышел на улицу, глубоко вдохнул воздух, думая, что тот немного прочистит ему голову, но из‑за переизбытка кислорода и усталости чуть в обморок не упал, совсем как впечатлительная барышня, увидевшая каплю крови на своем проколотом иголкой пальце. Перед глазами все закружилось. Он почувствовал такую легкость, будто тело его стало весить поменьше, он действительно оказался на Луне и с каждым шагом может взлетать в высоту почти на рост человека. Он сделал два таких шага. Веки полузакрылись. В оставшихся щелочках плавал туман. Что‑то остановило его. Когда он приоткрыл глаза пошире, то понял, что опирается руками о шершавую каменную стену дома и опять глубоко и часто дышит, чтобы вернуть себе ощущение легкости. Но оно не возвращалось. Только голова по‑прежнему кружилась. Не окажись под рукой каменной стены, упал бы.

– Вам плохо? – спросил у него кто‑то.

– Нет, нет. Все пройдет сейчас. Шешель посмотрел в ту сторону, откуда доносились слова, но увидел лишь расплывчатые тени, будто человек отражался в неспокойной воде.

– Спасибо. Мне не нужна помощь.

– Как знаете, – расплывчатая тень стала удаляться. Хоть на улице ночуй. Здесь одиночество не сможет подобраться к нему близко. Всегда найдется кто‑то, кто спугнет его. Оно станет наблюдать за ним со стороны или отправится к нему домой, проберется в щелочку под дверью в комнату, разляжется на кровати и, как только он ляжет туда, набросится на него и уж не отпустит до самого утра. Только солнце растопит его, точно это кусок льда. А ведь это действительно кусок льда.

Он бродил еще час. Ночь темнела, потому что витрины гасли. Людей на улицах становилось все меньше, так он вскоре останется здесь один. Что здесь, что дома – все едино. Только дома теплее и уютнее.

К нему подбирались сны.
Он пошел к дому, приоткрыл дверь, заглянул в комнату, но порог не переступил, будто там действительно кто‑то был и Шешель мог его потревожить.
Дверь, открываясь, чуть заскрипела, а потом под ногами тихо заскрипели половицы. В тишине такой звук невозможно не заметить. Шешель нащупал выключатель. Свет упал с потолка на темноту, будто хищник какой, загнал ее по углам, чтобы не высовывалась и знала свое место. Свет ослепил глаза, точно вуаль на них на секунду набросил, а когда они наконец‑то смогли что‑то различать, оказалось, что в комнате никого нет. Да и был ли там кто?
Тишина. Только часы тикают на стене.
Ни одного движения. Только маятник бесшумно рассекает воздух.
Он быстро разделся, погасил свет, лег в кровать. Глаза привыкли к темноте. Он еще долго смотрел в потолок, считал тиканье часов, слушал звуки с улицы, но оттуда лишь дважды донеслось цоканье копыт по мостовой, а потом начал завывать ветер, почти заглушая часы. Он хотел пролезть в комнату, но в окнах не было ни одной щелочки.
«Лунная походка». Шешелю показалось, что он понял, что это.
Глаза закрылись. Не одиночество поджидало его в постели. Под одеялом прятались сны. Они набросились на него, как только он накрылся одеялом.

5

– Это самый ответственный момент, – пояснял Томчин, стоя возле Шешеля, которого уже начали облачать в космический костюм, прилаживали сапоги и перчатки. До шлема только дело не дошло, – представляете, вы после трех суток полета, добрались до Луны и вам остается сделать всего один шаг, чтобы ступить на ее поверхность. Заметьте – всего один. На Луне нет атмосферы. Ветер не может стереть ваши следы. Они сохранятся там, пока существует Солнечная система. А ей еще отпущено пять миллиардов лет. Ваши следы – это памятник, который долговечнее всего, что создали люди. Они переживут и египетские пирамиды, и афинский акрополь. Они останутся на Луне, когда всех, кто жил до вас, при вас и после вас, забудут. Вы должны ощутить грандиозность этого момента.

– Уже ощущаю, – сказал Шешель. Ему на голову водрузили шлем, и он знал, что вскоре начнет потеть.

Томчин помахал перед Шешелем листочком бумаги.

– Вот это – фраза, которую вы должны сказать, когда ступите на лунную поверхность. Всего одна фраза. Но мои лучшие сценаристы писали ее неделю. Они отработали массу вариантов. Может, сотни, а может, и побольше. Пока наконец‑то не нашли вот это. Вы помните?

– Да, я вчера вечером просматривал как раз этот эпизод, – не моргнув глазом, врал Шешель.

– Очень хорошо. Тогда надо приступать, пока вы не забыли.

– Забудешь такое, – сказал Шешель, взял у Томчина листок, пробежал слова глазами, потом еще раз, чтобы они окончательно засели у него в голове: – «Маленький шаг для человека, но большой для всего человечества». Хм. Очень помпезно. Вы не находите?

– Нет. Не нахожу. Вы можете предложить что‑то лучше?

– Мне надо подумать.

– Нет времени думать. Мы приступаем. Вас Луна ждет.

– Она ждала меня, как вы сказали, сколько миллиардов лет?

– Я этого не говорил, но если вы намекаете на то, что она подождет вас еще пару дней, то ошибаетесь. Нет. Луна, может, и подождет и с небосвода через эти два дня никуда не исчезнет, но съемки ждать так много не могут. Все готово. Приступаем.

Его опять заточили в капсулу как Ивана‑дурака в бочку, но пустили странствовать не по морю‑окияну, а хотя именно по морю‑окияну, только космическому. Царевну вот, отца прогневившую, в спутницы не дали. Один он как перст во всей этой пустоте. Где там Спасаломская? Вспоминает ли его добрым словом или забыла?

Подводники и танкисты всегда жалуются, что у них слишком мало жизненного пространства. Окажись они в капсуле хоть на несколько минут, стали бы считать, что субмарина и танк очень просторны и комфортабельны. Все познается в сравнении. Шешель хорошо понял эту истину.

Он сидел в капсуле, без света, как в темном погребе. Но там было просторно, а здесь его отовсюду стискивали стенки. Симптомов клаустрофобии он никогда не испытывал, но думал, что, останься он здесь подольше, нет, не на три дня полета, а хоть на один, то почувствовал бы первые ее проявления. Томчин пояснил, что это спускаемый аппарат. На Луну он полетит на корабле, где не то что ноги можно будет вытянуть, но и поплавать в невесомости, как в бассейне, наполненном воздухом, который отчего‑то может удерживать человека на весу без всяких хитроумных сооружений типа аэроплана или дирижабля.